По понедельникам дома
Шрифт:
— Ну что, рады, что избавила вас? — шепчет Марья Ивановна, уводя Радугина в гостиную.
— Уф! — облегченно вздыхает писатель.
Усадив его между дамами да так, что удобно улизнуть не предстояло возможности, Марья Ивановна возвращается в кабинет и не без некоторых усилий добывает оттуда и доктора из Абиссинии и тоже сажает его таким образом, что доктору так же трудно убежать, как и итальянским пленным от Менелика.
И бедняга покоряется року. Он сперва коротко отвечает на вопросы Марьи Ивановны относительно Менелика, его жены и раса Маконена, но, заметив, что в гостиной воцаряется молчание, и все взоры с мольбою взирают на него, он
Устроив маленькую конференцию, Марья Ивановна снова исчезает, чтобы приказать подавать ужин пораньше.
Как ни внимательно все слушали рассказчика и как, казалось, ни интересовал всех быт господ абиссинцев, но тем не менее, когда появился лакей и доложил, что кушать подано, все, не исключая и лектора, словно бы пробудились от радостной вести и, необыкновенно оживившиеся, торопливо направились в столовую, где длинный стол был установлен закусками и бутылками.
Вздремнувший старик весело говорил, что страдает бессонницей. А те два «бессовестные господина», которые весь вечер сидели, как «пни», и те, мгновенно просветлевшие, внезапно заговорили между собой о том, с какой начать водки: с простой или померанцевой.
V
Марья Ивановна всегда имела желание рассаживать за ужином своих дорогих гостей, группируя их «по европейски», то есть таким образом, чтобы около каждой дамы (будь то хоть сама волшебница Наина) обязательно сидел кавалер (только, само-собою разумеется, не муж, не родной брат и не глухонемой), который, как и подобает благовоспитанному джентльмену, накладывал бы своей соседке, не излишествуя, конечно, подаваемые кушанья, остерегаясь при этом облить соусом новое ее платье, занимал бы ее, в промежутки между проглатыванием кусков, более или менее умным разговором и, пожалуй, даже слегка-бы ухаживал, находя свою соседку очаровательной или по крайней мере (при абсолютном безобразии) необыкновенно симпатичной. Подобное невинное ухаживание допустимо, конечно, только в том случае, если ваша супруга не сидит vis-a-vis, обладая при этом остротой зрения копчика и тонкостью слуха мыши.
Такое желание милейшей хозяйки обусловливалось не только стремлением оживить ужин, но и более возвышенными альтруистическими чувствами. Что там ни говори, а соседство с дамой, особенно, если она не трещит без умолка как сорока, не лишено некоторого эстетического и при том облагораживающего удовольствия. Это во-первых. А во вторых, когда вы разговариваете за ужином с барыней, то, разумеется, не предадитесь излишествам и невольно забудете да и просто стеснитесь дуть, словно бы квас, хозяйский лафит, бутылка которого стоит три рубля, и то «по случаю», как уверяет радушный хозяин.
И до лафита-ли вам, когда вы и без того несколько опьянены беседой о задачах родительского кружка да еще с очень миловидной и бойкой барыней, которая собирается прочесть (уж материалы все собраны) интересный реферат о том, что детям, страдающим насморком необходимо, со всех точек зрения, давать не один, а два, три и даже четыре носовых платка. Марья Ивановна, как умная женщина, отлично понимала эту психологию, да и вообще считала себя тонким психологом, так как в прошлую зиму прослушала две лекции по этому предмету.
И несмотря однако на несомненный организаторский талант милейшей хозяйки, несмотря на ее решительный темперамент и знание человеческого сердца, все ее старания придать ужинам, так сказать, более возвышенный характер
И Марья Ивановна (как вероятно и большинство хозяек, у которых бывают журфиксы) должна была прийти к грустному заключению о том, что в Москве, несмотря на обилие милых, просвещенных, ученых и замечательных людей, очень мало настоящих кавалеров, дорожащих женским обществом во время трапез, и что, вообще говоря, и мужья и жены несравненно интереснее, умнее и оживленнее, когда они порознь, а не вместе. Решительно следовало бы приглашать их отдельно, если бы это было возможно сделать без опасения прекращения дипломатических сношений.
Вот хоть бы взять милейшего Ивана Ивановича. Уж на что он папильон («Куда хуже моего!» — снисходительно оценивает Марья Ивановна своего благоверного). Несмотря на свою седину, брюшко и полсотни с большим хвостиком лет на плечах, он так и льнет к дамам и, когда разойдется, то очень мил и остроумен и просто таки незаменим на журфиксах, а сегодня и он весь вечер просидел в кабинете, и его маленькие умные глазки блестели циническим негодованием по поводу турецких зверств, о которых он говорил вместо того, чтобы блестеть прованским маслом, когда он беседует о красоте как об отвлеченном понятии с мало мальски смазливой женщиной. Не бойсь, старый ферлакур поджал хвост и не смеет подойти ни к одной даме. Вольно-ж ему, дураку, было являться с женой… Она могла бы и не приезжать.
«Несчастная страдалица!» — все-таки мысленно соболезнует Марья Ивановна даме, которая могла бы и не приезжать, толстой и плотной барыне, похожей на бочонок, не имеющей ни малейшего вида страдалицы, — и с насмешливой улыбкой смотрит на Ивана Иваныча, который почему-то лебезит перед женой, направляясь с нею в столовую.
Хотя Марья Ивановна и улыбается обычною своею очаровательною улыбкой, усаживая возле себя двух дам, но втайне возмущена. Опять все по-прежнему. Опять не только солидные, но даже и легкомысленные мужчины и при том холостые, как мосье Петров, доктор из Абиссинии, писатель Радугин и многие другие, стремительно направлялись к тому конца стола, где обыкновенно сидел хозяин и где стояли два графина водки и тарелка с селедками, и занимали места друг около друга, очевидно предпочитая (о бессовестные!) соседство с очищенной и померанцевой соседству с дамами, хотя между ними были положительно интересные, как например, пикантная брюнетка, требующая серьезной благотворительности, бойкая референтка о носовых платках, томная барышня, собирающаяся поступить на трагические роли, докторша, высокая блондинка с золотистыми волосами, похожая на англичанку, и, наконец, сама хозяйка, настоящая Юнона, несмотря на свои «около сорока». Что же касается до остальных, то и они были более или менее симпатичны…
Положим, несчастный Радугин улепетывал от молодой авторши. Злодейка таила ехидное намерение досказать за ужином окончание своей повести и с этой целью звала собрата сесть рядом, но Радугин, не будь дурак, представился глухим и уже сидел между двумя мужчинами, как за стенами крепости, и аппетитно улыбался, глядя, как милый хозяин разливает по рюмкам водку.
Но другие? Так-таки никто и не думает сесть около дам и они будут, так сказать, предвкушать удовольствие будущего женского клуба?