Шрифт:
Примириться, говорите вы, принять отъ жизни то, что она даетъ; «не всмъ быть героями, знаменитостями отечества; пусть какой – нибудь генiй напишетъ поэму, нарисуетъ картину, издастъ законъ, – а мы, люди толпы, придемъ и посмотримъ на все это; неужели запрещено устроить простое, мщанское счастье?..»
Несогласенъ я съ вами, нтъ, тысячу разъ нтъ: можно заставить жизнь дать то чт`o я хочу, можно быть героемъ и безъ театральныхъ подмостковъ, не принимать простого, мщанскаго счастiя, – я постараюсь убдить васъ въ этомъ.
Современный
Ныньче часто раздаются слова: примиренiе, оправданiе, безропотное принятiе факта, изученiе его. Вс науки сдлали громадные успхи, жизнь отстала отъ нихъ на полвка и ея явленiя несостоятельны предъ выработанными теорiями; виднъ полный разладъ между внутреннимъ человкомъ и дйствительностью… Это правда, но никакимъ примиренiемъ не забросать пропасти, ни изъ какого оправданiя не построить моста на тотъ берегъ. Нужно дло, нуженъ подвигъ, должно быть героемъ и не должно находить успокоенiя въ простомъ, мщанскомъ счастьи; нужна борьба, а не примиренiе, нуженъ протестъ, а не оправданiе.
Поговоримъ о «современномъ геро» хоть по поводу той прекрасной повсти, которая вызвала нашъ споръ и посмотримъ, чт'o такое это простое мщанское счастье, которымъ онъ удовлетворяется. Съ легкой руки Гёте, смло раздлившаго рефлектирующаго человка отъ человка живущаго дйствительной жизнью, и замтимъ – только громаднымъ, творческимъ талантомъ заставляющаго забывать такую несообразность, о которой и въ голову не пришло Шекспиру, когда онъ создавалъ тотъ же типъ въ Гамлет; такъ съ легкой руки Гёте чуть ли не вс поэты и романисты воспользовались его вполн удавшейся попыткой и выставляемые ими герои всегда сопровождаются своими мефистофелями. Герой дйствуетъ, живетъ, творитъ дла, любитъ, наслаждается, страдаетъ; Мефистофель его судитъ, критикуетъ, отравляетъ жизнь его анализомъ, хохочетъ надъ его длами, подсмивается надъ его любовью, преслдуетъ его сомннiемъ и отрицанiемъ. Я ничего не могу сказать противъ такого прiема, и поэтъ – художникъ имъ вполн достигаетъ цли. Но удержать эту раздвоенность и провести ее чрезъ всю повсть, поэму, драму – не легко. И посмотрите, какъ нарушенiе въ этомъ отношенiи художественной и дйствительной правды тупо отдается на выведенныхъ лицахъ. Симпатiя къ герою слабетъ по мр того какъ онъ заражается рефлектирующимъ началомъ своего Мефистофеля, симпатiя къ Мефистофелю растетъ по мр того какъ его демоническое, отрицающее начало раскрываетъ высокiя, благородныя чувства, таящiяся за нимъ. Мысль мою легко доказать безчисленными примрами, взятыми изъ повстей и романовъ нашего времени. Но я этого длать не стану, напротивъ того я постараюсь объяснить это явленiе. Тогда мы убдимся, что причины его лежатъ гораздо мене въ слабости нашихъ литературныхъ талантовъ, чмъ въ несостоятельности самой жизни, вызывающей подобныя явленiя, потомучто современный герой съ б'oльшими или меньшими оттнками виднъ всюду, стало – быть есть явленiе нормальное, не исключительное; романы и повсти представляютъ только фотографическiя копiи съ него.
Итакъ о геро. Современный герой прежде всего принадлежитъ къ числу такъ называемыхъ «лучшихъ людей». Сердце его открыто всмъ высокимъ чувствамъ, никто не можетъ заподозрить его честности, мысль его приняла въ себя все чт'o выработано эпохой; на немъ основаны лучшiя наши надежды, сосредоточены наши упованiя, онъ впереди другихъ и ведетъ ихъ за собою, въ немъ находятъ откликъ вс наши благородныя стремленiя. Такимъ рисуется современный герой; въ голов читателя слагается его образъ на этихъ основанiяхъ; онъ проникается къ нему симпатiей, привязывается къ нему душою и когда полное впечатлнiе готово, воображенiе достаточно настроено, когда является непреложная необходимость доказать дломъ, что герой дйствительно одаренъ приданными ему свойствами – является и дло, обыкновенно любовныя отношенiя его къ женщин. Остановимся на минуту, чтобы объяснить себ, отчего именно этотъ сюжетъ представляется художникомъ, какъ пробный камень для его героя. Мы не ошибемся, если скажемъ, что этотъ мотивъ составляетъ существенное содержанiе романа столько же у насъ, сколько въ иностранныхъ литературахъ. Разумется, что есть и другiя, тоже весьма захватывающiя стороны жизни, которыя заслуживаютъ симпатiи немене любви; но попытки ввести ихъ въ романъ и составить изъ нихъ его содержанiе рдко бывали успшны. Причина понятна. Жизнь недостаточно еще выработалась, чтобы возбудить такое же всеобщее и сильное къ нимъ сочувствiе, какимъ пользуется попреимуществу любовь. Тмъ легче объяснить это у насъ, гд жизнь общественная и гражданская тянется вяло, почти незамтно, гд она вовсе не предсттавляетъ никакихъ положительныхъ интересовъ, а поражаетъ только отрицательною своею стороною. Вотъ почему любовь является нетолько могущественнйшимъ, но и исключительнымъ двигателемъ жизни въ нашихъ романахъ и повстяхъ; вотъ почему она всегда является пробнымъ камнемъ для выводимаго на сцену героя. Мы не станемъ упрекать художественное произведенiе за эту вчно – юную, вчно – свежую тему творческой фантазiи, на которую человкъ будетъ до тхъ поръ трепетно отзываться, пока въ груди его не перестанетъ биться сердце; мы видимъ въ ней вчное слово жизни всей природы, махровый цвтокъ ея, но не принесемъ ей въ жертву всего остального, немене высокаго и благороднаго. Мы готовы и ее «притащить на судъ неподкупнаго разума», но только затмъ, чтобы отдать ей должное. Апотеозой любви, любовью юноши и двы, въ страстномъ восторг природа замыкаетъ самое себя и раздвигаетъ предлы индивидуальнаго. Боле высокаго сознательнаго индивидуальнаго блаженства нтъ: дале начинаются иныя области, въ которыхъ любовь служитъ уже могущественнымъ рычагомъ, средствомъ. Она не въ силахъ составить содержанiе всей человческой жизни, но одухотворяетъ собою все чт'o лежитъ за исключительною личностью, чт'o наполняетъ сферу всеобщаго. Она не можетъ подчинить себ стремленiя, живущiя вн ея тсныхъ и эгоистическихъ границъ; напротивъ, только иныя великiя области жизни могутъ дать ей пищу, тотъ святой огонь, который поддержитъ ея жизнь и могучую страсть обратитъ въ высокое чувство. Любовь входитъ въ жизнь великою силою, но не можетъ исчерпать ее; напротивъ, жизнь даетъ элементы любви, расширяетъ горизонтъ ея, тянетъ ее въ сферу всеобщаго. Влюбленные ищутъ удалиться отъ окружающей ихъ жизни, это правда; но оставьте ихъ наедин, оторвите отъ жизни, – вы увидите, устоитъ ли любовь и откуда она добываетъ матерьялъ, чтобы свтильникъ любви продолжалъ горть пламенно и ясно. Любовь есть участiе во всемъ, а не отчужденiе отъ всего. Горе этому чувству, если оно будетъ силиться подчинить себ общiя явленiя или вздумаетъ отказаться отъ нихъ! Несостоятельность этого чувства не замедлитъ проявиться, какъ мы это увидимъ изъ критической оцнки современнаго героя, къ которому и возвращаемся посл нашего отступленiя.
Итакъ мы ожидаемъ отъ нашего героя подвига, дла. Дло это, въ нашихъ повстяхъ и романахъ, обыкновенно, какъ мы сказали, – любовь и отношенiя героя къ любимой женщин. Мы высказали нашу симпатiю къ нему, наше сочувствiе къ великому человческому чувству. Какъ же относится обыкновенно къ нему герой нашъ? Онъ поступаетъ отвратительно, пошло. Онъ чувствуетъ самую сильную, самую чистую симпатiю къ двушк, двушка эта любитъ его. Онъ долженъ только сказать: «я люблю тебя, любишь ли ты меня?» Онъ неможетъ и сомнваться, что если онъ только скажетъ эти слова, то они встрчены будутъ сочувствiемъ; онъ непремнно услышитъ признанiе. Вотъ все дло, вотъ весь подвигъ. Но напрасно станете вы ожидать этого вопроса отъ современнаго
Сравнимъ современнаго героя съ героемъ минувшаго поколнiя. Пушкинскаго или лермонтовскаго героя, Онгина или Печорина, ужь разумется никто не упрекнетъ въ недостатк воли, въ слабости характера въ ихъ отношенiяхъ къ любимымъ женщинамъ. Они отдавались любви вполн, незадумываясь, они не размышляли чт'o длаютъ, когда произносили клятву любви. Для нихъ любовь представлялась либо случайно, какъ цвтокъ въ пол, который они не задумывались сорвать, либо развлеченiемъ среди гнетущей ихъ тоски, прiятнымъ препровожденiемъ времени; они нетолько не боялись любви, напротивъ, они искали ее, они играли или потшались ею. Вспомните хоть приведенныхъ мною героевъ. Задумывались ли они надъ тмъ, что любовь есть вещь серьозная и весьма серьозная? Что значило ихъ слово? Какую цну имло оно, если не для любимыхъ женщинъ, то для нихъ самихъ? Съ такимъ легкимъ, втренымъ взглядомъ на серьознйшiя отношенiя между мужчиной и женщиной легко было жить на свт, несмотря на преслдовавшiй ихъ всю жизнь духъ сомннiя, страданiя, несмотря на весь байронизмъ ихъ. Отношенiя эти ни къ чему не обязывали, герой обыкновенно думалъ и говорилъ:
Въ толп другъ друга мы узнали, Сошлись – и разойдемся вновь.Насколько выше они современнаго героя искренностью чувства и готовностью отдаться ему, настолько падаетъ ихъ кредитъ, когда узнаешь, что чувство это ничего имъ не стоило; страдали они любовью, это правда, но они страдали всмъ на свт, – ужь такой печальный взглядъ у нихъ былъ на все. Мы могли бы привести несмтное число доказательствъ въ нашу пользу и просимъ только не забывать, что мы вовсе не говоримъ о художественномъ выполненiи образовъ, нарисованныхъ Пушкинымъ или Лермонтовымъ. Печоринъ напримръ любитъ Белу, любитъ Вру, ухаживаетъ за Мери и всхъ ведетъ къ ужасной катастроф. Онъ наругался вдоволь надъ великимъ чувствомъ. Что и говорить! но онъ и не задумывался каждой изъ нихъ признаться въ любви или вызвать это признанiе силой своего характера. Должно замтить, что время такихъ героевъ вовсе не прошло и для нашей жизни. Подобныхъ героевъ, волочащихся за двушками, мило играющихъ въ любовь, занимающихся ею по врожденному призванiю – тьма, но мы говоримъ не о нихъ. Они не принадлежатъ уже къ числу «лучшихъ людей», какимъ бы отчаяннымъ байронизмомъ ни были они проникнуты. Время ихъ миновало, хотя весьма вроятно, что ихъ всегда будетъ вволю. Дальнйшаго движенiя, боле широкаго развитiя, ждать приходится не отъ нихъ. Наше поколнiе, какъ ни мало замтно, но все – таки шагнуло впередъ; признакъ этого – большее уваженiе къ чувству, большее уваженiе къ женщин, большее уваженiе къ самому себ. Нашъ герой останавливается произнести признанiе, боится сказать слово: это потому, что онъ серьозне смотритъ на чувство, онъ цнитъ боле свое слово, отъ котораго зависитъ теперь все дло. Это уже большой шагъ впередъ. Ein Mann – ein Wort, уважать свое слово становится обязательнымъ для каждаго честнаго, развитого человка. И съ этой точки зрнiя мы неиначе какъ съ чувствомъ глубокой симпатiи относимся къ слабости и безхарактерности современнаго героя. Онъ не играетъ такъ легкомысленно чувствомъ, какъ играли имъ Онгины и Печорины. Онъ знаетъ, что любовь обязываетъ, что онъ повиненъ ей отвтомъ, что любитъ для препровожденiя времени безчестно, что вообще нельзя легко относиться къ жизни, которая для него «не пустая и глупая шутка».
Но какъ бы глубоко и искренно ни лежали причины, по которымъ нашъ герой оказывается слабымъ и жалкимъ на любовномъ свиданiи, какъ – бы ни былъ серьозенъ взглядъ его на самое чувство; какъ – бы крпко ни было убжденiе его въ великомъ значенiи каждаго произносимаго имъ слова, – все это не можетъ снять съ него всей отвтственности; чувство тмъ немене остается поруганнымъ, любимая женщина оскорблена до мозга костей, чувство уваженiя къ самому себ нарушено. Вс дальнйшiя объясненiя, ведущiя къ оправданiю его и примиренiю съ нимъ, безсильны. Онъ приходитъ къ тому убжденiю, что надобно «покориться». А чт'o было бы съ нимъ, еслибы любимая имъ двушка назвала его трусомъ? какiе горячiе потоки словъ полились бы изъ устъ его о честности и благородств, какъ ловко составилось бы оправданiе въ нершительности! Что остается посл всего этого женщин, какъ не отвернуться съ негодованiемъ и презрнiемъ отъ такого человка? А какъ краснорчивъ, какъ увлекателенъ казался ей герой, пока небыло рчи о дл! Онъ умлъ же увлечь двушку, онъ не нашолъ силы отойти отъ нея вовремя, онъ не высказался вначал, чего онъ дйствительно стоитъ! Хорошо еще, что онъ не прикрывается романтической отговоркой, бывшей въ большомъ ходу еще въ недавнее время, что любовь закралась въ душу его незамтно, упала какъ снгъ на голову, охватила неспросясь его сердце. Слава – богу, что въ немъ достаетъ хотя настолько благородства, чтобы предъ самимъ собой не кривить душой. Вдь это выходитъ таже игра въ любовь, надъ которой мы смялись на предшествующей страниц. Правда, герой не охотится за любовью, но на ловца и зврь бжитъ. Но почемуже не вести дло до конца? Васъ встрчаютъ сочувствiемъ, васъ готовы поддержать, положенiе опредлилось, обстоятельства выяснились – чтоже вы молчите, падаете въ обморокъ, высказываете грубые упреки за неловкое положенiе, въ которомъ вы очутились по своему малодушiю? отчего вы потеряли голову и сообразить ничего не можете, для чегоже драпировались вы въ мантiю «честныхъ людей?» не слдовало ли подумать обо всемъ этомъ пораньше? Нтъ, вы ни на что не годны, потомучто всякое дло сопряжено съ б`oльшими или м`eньшими затрудненiями, одолть которыя вамъ не подъ силу; гд вамъ до борьбы съ жизнью, до битвы съ препятствiями! Вы уважаете ваше слово и мы уже сказали, какъ смотримъ мы на эту сторону вашего развитiя; но уваженiя къ слову тутъ мало: надо еще дло, непремнно дло.
Жаль бдную женщину, столкнувшуюся съ подобнымъ героемъ, и жаль не потому, что мечты ея разлетлись въ прахъ, что надежды осмяны, чувства помяты: нтъ, жаль потому, что ей дйствительно никого лучшаго нельзя встртить, потомучто наши герои дйствительно «лучшiе люди». А вы говорите – примириться, принять то чт'o даетъ жизнь и подрзать крылья своихъ желанiй, или успокоиться на мщанскомъ счастiи, потомучто никакое иное невозможно! Обождите, мы поговоримъ еще и объ этомъ миломъ, спокойномъ счастiи!