По прихоти судьбы
Шрифт:
Лаура крутится у дивана и не сводит с меня глаз. В ее взгляде любопытство, ожидание, даже надежда.
— Золотце, иди к себе, раздевайся и чисти зубы, — говорю ей я.
Она недовольно кривится.
— А можно мне еще чуть-чуть побыть здесь?
Качаю головой.
— Нет. Уже поздно. Беги, не спорь.
Лаура, дуя губы, плетется прочь из гостиной. Я отхожу к противоположной стене, чтобы она ничего не слышала, и говорю в трубку:
— Дэниел, ты уж прости, что она донимает тебя своими сказками. Я пыталась…
— Донимает? —
— Не болтай глупостей, — бормочу я, хоть самой безумно приятно.
— Ты называешь это глупостями? — совершенно серьезным тоном спрашивает Дэниел. — Если хочешь знать, меня ничто так не трогало долгое-долгое время. Только задумайся: шестилетняя девочка, прежде чем отправиться спать, вспоминает обо мне и бежит к телефону… — Он на миг умолкает, и я чувствую, хоть нас и разделяет, может, целых полгорода, что его душа полна предельно чистых и ярких чувств. — Самая-самая милая девочка в мире, — добавляет Дэниел. — Если, конечно, не брать в расчет ее маму…
Я сама уже чуть не плачу. Нет, распускаться нельзя. Вдруг умирающая от любопытства Лаура вернется, выдумает предлог? Тогда начнет задавать вопросы, а ответить я не сумею.
— Спасибо, что пригласили меня, Трейси, — говорит Дэниел. — По-моему, столь безмятежных и радостных дней в моей жизни не было с детства.
— Пожалуйста. А тебе спасибо, что приехал, — отвечаю я, поглядывая на раскрытую дверь. Лауры нет. Наверное, убедительного (по ее мнению) предлога найти не может, а выходить просто так не решается. Я, когда иначе нельзя, умею быть и строгой.
— И, прошу тебя, не бери в голову то, что я наболтал в саду, — беспечно произносит Дэниел.
Я чувствую, сама не знаю как, что беспечность эта наигранная. Может, я и ошибаюсь. Так было бы лучше.
— Обещаешь?
— Гм… — в замешательстве мычу я.
— Мы непременно поговорим об этом как-нибудь в другой раз, — добавляет Дэниел. — А пока… сегодня… не имеет смысла ни о чем задумываться. Договорились?
— Да, — отвечаю я.
— Вот и хорошо. Сладких тебе снов. И удачного завтрашнего дня.
— Спасибо. Тебе того же.
6
Откладываю в сторону трубку и обхватываю себя руками. Происходит что-то таинственное, колоссальное и непостижимое. Нечто такое, отчего жизнь вдруг дает крен и продолжает течь в ином направлении. Я еще не могу сказать, к лучшему это или к худшему, до сих пор не знаю, готова ли я к переменам, одолела ли безумный страх, но чувствую, что именно этого человека я подсознательно ждала, по крайней мере последнее время.
Медленно поворачиваюсь и смотрю на фотографии в рамках. Со многих улыбается Ричард, на некоторых мы всей семьей, на других только я и он и лишь на двух он один. Провожу рукой по его изображению
Знаешь ли ты про Дэниела, родной мой? — мысленно спрашиваю я у неподвижной картинки. Что посоветуешь? Что скажешь?
Вглядываюсь в фотографию так напряженно, что начинает резать глаза, но она не меняется. Синеглазый, темноволосый, улыбающийся Ричард на ней в точности такой же, каким был три года, год, неделю назад.
Меня вдруг охватывает ужас. Я вижу эти снимки изо дня в день, и они становятся все более привычными, все меньше волнуют. Значит, когда-то я вообще перестану их замечать…
Человек жил на свете, был любим, строил планы. И вот вдруг уходит из этого мира. Жена сначала будто тоже наполовину не живет, потом свыкается с потерей, учится быть без мужа, радоваться, смеяться, воспитывать плод их любви… Потом отдаляется от трагедии настолько, что готова принять другого и тем самым будто сказать: я смирилась. Так и должно быть…
До чего все страшно и необъяснимо. Глажу любимое изображение двумя пальцами, зажмуриваюсь и переношусь мыслями сначала в день нашей с Ричардом встречи, потом свадьбы. Одно за другим всплывают в памяти лица гостей, родителей, теток и дядьев. Нет, самым главным в тот день было отнюдь не обилие улыбок, а странное новое и неизведанное чувство: теперь куда он, туда и я.
Приоткрываю глаза, снова смотрю на фотографию, прохожу на диван, сажусь и роняю голову на сложенные на коленях руки.
Воспоминания о Ричарде, только дай им волю, всякий раз воскресают во всей гамме пережитых в те дни чувств и надежд. Останавливаюсь на дне рождения Лауры, потом на семейном рождественском празднике — первом в ее жизни. Нам с Ричардом казалось, что в каком-то смысле и у нас это Рождество самое первое.
Короткие поездки на Кейп-Код, приемы гостей под открытым небом, запах поджаренных на огне хот-догов… И бесконечные, жуткие ночи ожидания, когда телефонных звонков приходилось ждать, затаив дыхание, и бояться как огня…
Отчасти я была настроена на подобный исход, отчасти к нему готова. А с другой стороны, чудовищная весть стала для меня кошмарной неожиданностью, буквально сбила с ног. От потрясения, страха и беспомощности я какое-то время жила будто в полубреду. Сжимаю кулаки так, что ногти впиваются в ладони, и отчаянно качаю головой. Нет! — сами собой шепчут губы.
Нет! — кричат новоиспеченные вдовы на всех языках мира в те мгновения, когда еще не сознают, что они уже не жены. Нет, безмолвно повторяют они до конца своих дней, когда возвращаются в самую черную в жизни минуту.
— Мама, — раздается прямо передо мной настороженно тихий голос Лауры.
Рывком поднимаю голову, выпрямляю спину и разжимаю пальцы.
Дочь смотрит на меня испуганно и так, будто, чтобы облегчить мою участь, готова на что угодно, даже встретиться лицом к лицу со злейшей в мире колдуньей. В ее ручке зубная щетка, со щетины свисает колбаска зубной пасты, которая вот-вот шлепнется на пол.