По путевке комсомольской
Шрифт:
– В этот тяжелый для нашей Советской Республики момент в ячейку поступило заявление о приеме в члены партии комсомольца Соколова Николая, - сказал в конце собрания предревкома.
– Пишет, что хочет идти в бой партийным. Рекомендуют его - я, Решетин и Василий Царьков. Мы все его знаем. Уверен, что доверие партии он оправдает.
Меня приняли единогласно. Так в ночь перед отступлением с Дона я стал членом партии. Теперь мне предстояло делом оправдать высочайшее звание члена РКП(б).
…С тех пор прошло много лет, но я вспоминаю этот день, 21 июня 1919 года, как самый знаменательный в моей жизни и чувствую тепло рукопожатий и добрых
Около трех часов утра, когда занявшийся июньский рассвет уже переборол полную тревожных ожиданий ночную темноту, я услышал зовущий меня с улицы голос предревкома:
– Соколов! Николай! Поди сюда поскорее!
Я вышел. У крыльца стояли Григорий Иванович и дорогой мой дядя Леша Долгих, которого мне очень хотелось повидать и узнать, какое место он занял в нашем отряде. Предревкома сразу схватил меня за руку и неожиданно закричал: [59]
– А ну-кось, целуй своего учителя, да по-казацки, покрепче!
– А в чем дело?
– недоумевал я.
– Целуй, целуй, а потом и спрашивай!
Я охотно обнял и поцеловал дядю Лешу.
– Ну вот и порядок, - с удовлетворением сказал Гребенников.
– Ты погляди, какой Алексей Григорьевич тебе подарочек припас. А я-то все время за тебя мучаюсь, не знаю, где достать! Думал: из первых трофейных или где-нибудь по пути раздобыть.
У крыльца на привязи стоял оседланный, полностью экипированный гнедой красавец дончак. Я настолько растерялся, что не мог даже слова вымолвить, и снова бросился к дяде Леше и еще раз крепко-крепко расцеловал его, а за ним следом, от избытка чувств, - и предревкома.
– Где же вы раздобыли такого?
– спросил я Алексея Григорьевича, не решаясь пока подойти к коню.
– Да ты бери скорей, не расспрашивай, - расчувствовался дядя Леша.
– Нашел, и все тут. Только смотри, стремена сразу по своему росту подгони. Я сейчас Григорию Ивановичу говорил: уж больно понравился ты мне, - продолжал Долгих.
– Своего бы отдать не пожалел, да сам еще хочу стариной тряхнуть. Уж если не рубать, то насчет разведки какой или иных каких поручений не подкачаю - краснеть за меня вам не придется.
– А где же все-таки раздобыл?
– не унимался я.
– Ну вот, опять за свое!
– заворчал дядя Леша.
– Говорю, забирай! Конь добрый. Я давно за ним присматривал. Молодица одна припрятала и хоронила с самого прихода Советской власти. Как припер, говорит, что, мол, муж в Красной Армии служит. А я ей: раз в Красной - пошто прятать? Придут белые - все равно отберут, а у нас сохранится, да еще службу сослужит. Вот и прибрал. Да, вот что еще что! Чертова баба наотрез отказалась назвать кличку. Давай назовем его на первый раз Гнедок, а дальше сам решишь.
Мы наконец подошли к дончаку. Гребенников признался, что тоже слышал об этом коне и держал его на примете, но в теперешней суматохе совсем забыл да, наверное, так бы и не вспомнил.
Окинув взглядом дончака, Гребенников с минуту подержался за луку седла, потом похлопал его по шее и сказал: [60]
– Добрый конь. Это тебе, кстати, и партийный подарок. Принимай. Ты у нас теперь совсем казаком станешь. Ну а мне пора. Скоро выступаем.
Дядя Леша между тем рассказал, что коня он раздобыл еще поздним вечером, а всю экипировку подобрал у невестки, которая бережно хранила ее после гибели на германском фронте брата (она отступала вместе с нами). Алексей Григорьевич успел опробовать коня и рассказал о некоторых его
– На моем ездил - с этим справишься. Этот поспокойнее, не сбросит. Береги его, Коля. Конь на войне - твой самый близкий друг и помощник, твои ноги и руки. Казак без коня - что солдат без ружья. Что будет нужно, ко мне обратишься. Я недалече буду. Меня Григорий Иванович при себе оставил, для всяких поручений и тому подобного.
Я был просто счастлив. Все сложилось так, как бывает только в мечтах.
…Ровно в семь утра последним покинул ревкомовскую площадь станицы конный отряд в составе двенадцати сабель - наш арьергард. Главные силы малодельцев численностью до 50 сабель и 40-50 пеших бойцов на подводах следовали впереди, на расстоянии не более одной версты. Минут за пятнадцать раньше до нас с этой же площади выступил на хутор Атамановский отряд правофлангового прикрытия в составе двадцати человек. Как уже говорилось, он должен был присоединиться к нам в станице Березовской, где нас поджидала более многочисленная группа березовцев и сергиевцев. Здесь наш объединенный отряд становился довольно значительной боевой силой, способной не только прорваться на соединение с частями Красной Армии, но и наделать немало дел в деникинском тылу. Жаль только, что с ростом боевой численности отряда значительно увеличивался и общий обоз беженцев, защита которого, конечно, усложняла маневренные способности отряда.
В центре главных сил ехал наш признанный командир Гребенников. Здесь же скакал и я, до зубов вооруженный - карабином, шашкой и двумя бутылочными гранатами; по-настоящему счастливый, что на коне, что еду в родном строю с красными донскими казаками и нахожусь теперь на переднем крае защиты родной Советской власти. [61]
По расчету предревкома, к моменту выхода из станицы арьергарда, голова колонны обоза малодельцев - а это около двухсот подвод - должна была уже входить в Березовскую.
Ночь и ранние утренние часы, когда мы покидали станицу, прошли без малейших признаков приближения врага. Однако, как только последние всадники арьергарда миновали околицу, словно по заранее условленному сигналу, послышалась редкая беспорядочная стрельба на противоположной - лычакской - окраине, примерно там, где вчера наше охранение отстреливалось от неизвестных налетчиков. Кто-то из казаков даже сказал: «Салютуют, подлюги!»
Были ли эти выстрелы вчерашних белобандитов или действительно «салютовали» притаившиеся до сей поры враги-одностаничники (некоторые из них, кстати, в последний момент успели исчезнуть из нашего поля зрения), оставалось неясным. Во всяком случае, если бы это входили передовые части регулярных деникинских войск, они действовали бы иначе и, видимо, попытались бы организовать преследование.
Дорога на Березовскую сразу же полого спускалась к одноименной речке и затем снова поднималась вверх, скрываясь за перевалом. Слева, рядом с дорогой, до самой соседней станицы тянулась неширокая полоса леса, скрывавшего пойму красавицы Медведицы, дорогой сердцу местных донцов. Справа - открытая степь, прорезанная по ходу движения поперечными, с отлогими склонами балками.
Учитывая особенности местности, Гребенников подал команду перейти на мелкую рысь, чтобы скорее скрыться за косогором, расширить обзор с него и далее - в зависимости от обстановки - или спокойно продолжать движение, или успеть принять боевое построение.