По рукоять в опасности
Шрифт:
– Рад слышать это, – сухо сказал дед. Мальчика звали Эндрю. В свои одиннадцать лет он был уже довольно-таки упрямым и несговорчивым. Если все пойдет своим чередом, то Эндрю в свое время унаследует от Джеймса графский титул. Джеймс покладист и поддается ненавязчивым уговорам, но таков ли его сын?
– Эндрю, – сказал я, – если кто-то захочет отнять у тебя любимую игрушку или что-то такое, что тебе очень нравится, да еще при этом грозится избить тебя в случае, если ты не отдаешь ее, что ты сделаешь?
Эндрю ответил сразу же, да так, будто мой вопрос показался ему дурацким:
– Расквашу ему морду. Дядя Роберт улыбнулся.
– Энди,
– Нет, еще чего! Сказал, дам по морде, значит, дам, – стоял на своем Эндрю. – Мы получим обратно наше ядро?
– Нет, – ответил внуку дед. – Ты не должен был брать эту вещь из коробки.
– Мы искали что-нибудь такое, за что стоит сражаться, – сказал Эндрю.
Джеймс заступился за сына:
– Они не причинили вреда этой чаше. А что это вообще за штука? Не из золота же она?
Сам вручил кубок мне, и теперь настала моя очередь удивиться тому, какой он тяжелый.
– Убери его в безопасное место, – сказал дядя Роберт.
– Постараюсь.
– Это приз победителю скачек, – невозмутимо объяснил мой дядя своему сыну. – Я не могу держать его у себя дольше, чем в течение года, а вернуть должен без каких бы то ни было изъянов.
Такое объяснение вполне удовлетворило Джеймса, и он посоветовал своим детям найти замену галактической игрушке.
Немного неожиданно для себя самого я спросил Джеймса, не хочет ли он поиграть в гольф. Мы оба были членами местного клуба, где я – с переменным успехом – достаточно часто пытался укротить неподатливый белый мячик, но редко выпадали такие дни, когда мы с Джеймсом играли вместе.
Мое предложение, кажется, понравилось Джеймсу, но он сказал:
– Но у тебя ведь нет клюшек, ты же говорил, что их украли.
– Куплю новые.
– Тогда сыграем, согласен.
Он позвонил в клуб, и там для нас нашли небольшой промежуток времени во второй половине дня. Мы поехали в магазин, где я приобрел клюшки лучше тех, что были у меня раньше. И еще мне удалось купить подходящие черно-белые ботинки с шипами, перчатки, мячи и зонтик, а также легкую синюю непромокаемую сумку, чтобы носить в ней снаряжение. Купил я и тележку, как у Джеймса, чтобы перевозить все необходимое для игры на колесах. С такой вот экипировкой я вышел с моим кузеном навстречу ветру и дождю, которые не подвели предсказавших их синоптиков. Впрочем, ни ветер, ни дождь не мешали нам с Джеймсом. Я с удовольствием подставлял им лицо, забыв, что у меня есть зонтик.
– Ты и дальше будешь рисовать все это? – спросил Джеймс, хлюпая ногами по мокрой траве.
– Конечно, буду.
– Вообще-то ты не такой странный, как все мы привыкли думать, а?
Брошенный мною мячик опустился на краешек лунки и там, как назло, остановился.
– Я изображаю крушение надежд, – сказал я и пнул мячик ногой.
Джеймс засмеялся. Мы прошли восемнадцать лунок, пребывая в отличном настроении, и к семи часам вечера вернулись в замок.
Для моей работы отношения с гольфом на «ты» имели важное значение. Нельзя сказать, что я был таким уж искусным игроком, но неудачи давали моему творчеству более сильный импульс, нежели успехи. Особенно нравилось мне играть с Джеймсом, который охотно смеялся и одинаково легко относился что к выигрышам, что к проигрышам.
Единственным по-настоящему теплым местом во всем замке было
Там резвились дети Джеймса. «Кубок короля Альфреда», еще не извлеченный, правда, из своего атласного гнезда, во всем великолепии красовался на полированном столе, блестя и сверкая под лампами люстры.
– Нам не говорили, что на эту штуку нельзя смотреть, – возразил Эндрю на мягкий упрек своего отца. – А космическую войну вести больше не из-за чего.
– А рукоять? С ней все в порядке? – спросил я Джеймса.
– О, да. – Джеймс немного подумал, прежде чем продолжить. – Но мы можем увидеть только копию. И – как бы там ни было – я не могу позволить детям рыться в имуществе замка. Я обещал отцу, что не допущу этого.
– Давай попросим его, – сказал я. Мы нашли Самого в его комнате и обратились к нему с просьбой, возымевшей успех. И вскоре все мы: Сам, Джеймс, жена Джеймса, дети и я – вошли в Большой зал замка и остановились перед зарешеченной стеклянной клеткой, пристально глядя на залитое светом сокровище.
– У! За такую штуку можно начать космическую войну, – решил Эндрю.
– А ты, Джеймс, стал бы ты воевать за эту реликвию? – спросил Сам.
Джеймс, человек здравомыслящий, ответил, взвешивая каждое слово и придав своему лицу такое выражение, словно речь шла о неприятной для него обязанности, от которой, однако, никуда не денешься.
– Если понадобится, то да, полагаю.
– Превосходно. Будем надеяться, что не понадобится.
– А она настоящая? – спросил Эндрю.
– Настоящую мы должны охранять от «черной дыры», чтобы та ее не засосала, – ответил внуку дед.
Лицо Эндрю в этот миг выражало почти непередаваемую смесь радости и понимания. Стоящий малый, подумал я.
Сам старался не смотреть в мою сторону.
В понедельник утром все еще шел дождь. Джеймс со своим семейством отправился на юг. Роберт выехал из замка, чтобы встретить гостей в Краси и порыбачить на Спее. Приехал Джед – забрать меня отсюда и вернуть в прежнюю жизнь.
Он привез с собой дубликаты кредитной карточки и чековой книжки, которые переправил к себе домой до моего возвращения. Из Инвернесса Джеду сообщили, что моя волынка готова. Один из «Лендроверов» дядиного поместья Джед отрядил в мое временное пользование и одолжил мне мобильный телефон на случай, если понадобится связаться с Лондоном или Редингом. В горах такая связь ненадежна, но это лучше, чем ничего, добавил Джед.
– Спасибо, – все, что я мог сказать ему, а он покачал головой и широко улыбнулся, пожав плечами.
– На твоей хижине новый замок, я уже говорил тебе об этом, а вот два ключа к нему, – Джед вручил мне связку. – Третий у меня, а больше ключей нет.
Я кивнул и, выйдя за Джедом из дверей, нашел коробки, которые оставил в его машине в субботу вечером, уже уложенными в «Лендровер». Из дома дяди Роберта я взял только одежду, уже сухую, сложенную в спортивную сумку, которая пахла порохом, вересковыми пустошами и старым твидом. Это был запах давно минувших дней, запах исчезнувшего мира.