По следам Карабаира Кольцо старого шейха
Шрифт:
— Нет, недалеко,— как можно безразличнее сказал он.— Мы с Зулетой Хасановной должны пойти к Бекбоеву. Уже два дня, как ему сделали операцию. Я просил посмотреть его...
Шукаев козырнул им и повернул за угол.
Если бы Дараев и Сугуров задержались, то, возможно, увидели бы, как от стены дома отделилась высокая темная фигура. В некотором отдалении она последовала за Жунидом, стараясь держаться теневой стороны.
Неизвестный шел за ними от самого вокзала.
19. «Я СНОВА
Заговорит ли Рахман Бекбоее? Прогулка по ночному городу. Полночные тени. Жунид представляет себе, что такое женское одиночество. «Язык дан человеку, чтобы лучше скрывать свои мысли». Выстрел. Прыжок с балкона. Погоня. Старый знакомый. К чему может привести стакан чая с домашним вареньем...
Из санчасти они вышли вместе. Зулета остановилась в небольшом скверике, окружавшем здание больничного корпуса, и глубоко вдохнула ночной воздух.
Пахло ночной фиалкой и разогретой за день, не успевшей остыть травой. Ночь была темная, на небе, сплошь затянутом тучами,— ни одной звезды. Тихо. Листва на деревьях не колышется, ветра нет.
— И ночью душно,— сказала Зулета, обернувшись к Жуниду.
— Я тебя провожу,— сказал он.
Она не отказалась, и он этому обрадовался.
— Спасибо. Я с удовольствием пройдусь. Целый день в лаборатории.
— Устаешь?
— Да. Но я люблю свою работу. И привыкла уже. Они медленно вышли из больничного сквера и побрели по узенькому тротуару. Жунид, конечно, не осмелился взять ее под руку. Он просто шел рядом с ней, почти без мыслей. Он совсем не думал об Одноухом Тау, лежавшем сейчас без сознания после операции, не думал об исчезнувшем Буеве-рове и вообще о своих делах, с которыми вот уже больше месяца и ложился, и вставал, не давая себе отдыха ни днем ни ночью. Он не был сейчас майором Шукаевым, он был человеком, который, кажется, сто лет не гулял вот так по уснувшему городу, рядом с красивой женщиной.
— Едва ли Бекбоев скоро заговорит,— вернула она его к действительности.— Проникающее пулевое ранение в грудную клетку. Чуть левее, и ему пришел бы конец.
— Очень плохо. Мне нужны его показания. Но, знаешь, мне сейчас просто не хочется говорить об этом.
Они повернули к Кубани и пошли вдоль реки: здесь было немного прохладнее. Где-то слева, скрытая высоким берегом и темнотой, плескалась река.
Когда молчание стало тягостным для обоих, Жунид спросил:
— Как Заурчик? За последнюю неделю я не сумел ни разу увидеться с ним.
— Готовится к школе,— с гордостью в голосе сказала она.— Он читает уже и считает хорошо. Вчера я ему задала устную задачку...
Зулета оживилась, рассказывая о сыне, он слушал и радовался сейчас, слыша ее щебет, очень знакомый ему, радовался, что из нее вышла примерная мать и мальчугану, конечно, хорошо. Потом, как это часто бывает у людей замкнутых, живущих напряженной внутренней жизнью, мысли его приняли другое, далеко не оптимистическое направление. Он вдруг подумал, что Заур вот уже восемь лет, со дня
Зулета продолжала говорить, вспоминая разные проделки и словечки сына, а Жунид уже думал о ее женском одиночестве и о том, что хуже этого, наверное, в жизни ничего не бывает. Мужчина, во-первых, свободнее в своих действиях, во-вторых, в нем не заложено природой так крепко, как в женщине, стремление к определенности, к своему гнезду, в котором есть все, что полагается.
В другое время он, может быть, и заметил бы, что позади них нет-нет да и мелькнет то между темными стволами деревьев, то. вдоль забора, высокая неясная тень, передвигающаяся рывками, крадущейся кошачьей походкой, но сейчас он пребывал в состоянии блаженной расслабленности и отрешенности ото всего, что не касалось Зулеты и их неожиданной, незапланированной ночной прогулки.
Тень следовала за ними неотступно, задерживаясь во мгле подъездов или под деревьями, когда они выходили на открытое, более освещенное пространство. Человек, который шел за ними, был одет в темное, и различить его на темной улице (свет в домах уже не горел, а фонари — тем более) было не так-то легко.
— Я слышала, ты близок к цели? — после некоторого молчания спросила Зулета.
— А?..— встрепенулся он.— В каком смысле?
— Зубер арестован?
— Да. Он снова попал в дурную компанию.
— Крест нашей семьи,— вздохнув, сказала она.— Сколько я себя помню, у него никогда не было хорошей компании. Когда я поступала на судебную медицину, мне едва не помешало это родство.
— Я знаю,— кивнул Шукаев.— Я просил Шахима Алихановича Денгизова, чтобы он помог.
— Правда? — в голосе ее было радостное удивление.— Значит, именно он позвонил ректору института? А я не знала, терялась в догадках. Спасибо тебе...
— Ну, что ты. Не за что. А относительно расследования — ты права: оно идет к концу. Но... давай не будем онем.
— Хорошо.
Некоторое время шли молча. Сбоку, постепенно отдаляясь, слышался шум железной дороги: лязг железа, свистки паровозов, гулко раздававшиеся в застывшем воздухе команды диспетчера.
— Чем ты занимаешься в свободное время?
— У меня его нет,— просто ответил Жунид.— А если б и было...
— Что тогда?
— Его все равно нечем заполнить, кроме работы.
— Ну, почему же,— ему показалось, что она улыбается.— Кино, книги, друзья... может быть, - ресторан?..
Он презрительно хмыкнул.
— Ты же знаешь — я не пью. У меня органическое отвращение к спиртному. По наследству, наверное. Отец тоже никогда не пил. Книги — конечно-. А в кино я не был целую вечность.
— Я тоже.
— А почему бы нам как-нибудь не пойти вместе? — сказал он и удивился собственной смелости. И тут же надулся, злясь на себя. Она поняла.
— Зря ты стесняешься быть самим собой, Жунид. Так нельзя. Тебе, по-моему, надо жениться. Устроить свою жизнь.