По следам Карабаира Кольцо старого шейха

Кешоков Рашид Пшемахович

— Где другие два мастера? — спросил Жунид.

— В армию забрали,— сказала Бахор и села на стул, звякнув браслетами.

— Сними с нее наручники, Вадим,— попросил Шукаев.— Они еще пригодятся нам для более крупной дичи...

Глухонемой, ссутулившись, стоял возле раскрытого на­стежь большого сейфа и выжидательно смотрел на них. Ма­ленькие глазки его, казалось, совсем ушли в глубь массив­ного черепа и поблескивали двумя настороженными враждеб­ными точками.

Жунид передал пистолет Вадиму Акимовичу.

— Подержи-ка его под

прицелом... Сейчас мы произве­дем маленький эксперимент...

Он поманил Манафа указательным пальцем на середину мастерской, поближе к лампе, и полез во внутренний карман кителя. Жесты его и все поведение вдруг сделались нарочи­то замедленными и многозначительными.

Даже глухонемой, видимо, почувствовал, что готовится нечто из ряда вон выходящее, какой-то подвох, направленный, конечно же, против него, и еще больше вобрал тяжелую го­лову в плечи, не спуская с Жунида заинтересованного, сле­дящего взгляда.

Дараев тоже взирал на друга с не меньшим интересом и недоумением.

Жунид достал, наконец, из кармана плоскую металличес­кую коробочку от монпансье, неторопливо открыл, заслоняя пока крышкой от Манафа и Бахор ее содержимое, потом гром­ко и членораздельно, стараясь, чтобы глухонемой в этот мо­мент видел движения его губ, произнес:

— Манаф! Вот она... «вторая капля»,— и повернул ко­робку к свету.

Красноватым пламенем вспыхнул александрит. Это было мельхиоровое кольцо.

Единственное пока неясное Жуниду звено в этой цепи преступлений, которую они распутали почти до конца.

Шукаев сам потом признавался, что действовал в тот вечер без заранее обдуманного плана, потому что на выра­ботку такового просто не было времени. Он сымпровизиро­вал, основываясь, очевидно, на подсознательном предчувст­вии, что именно здесь, в логове старого пройдохи Омара Садыка, он наконец откроет секрет перстня, который, сам по себе не имея ровно никакой ценности, так интересовал юве­лира.

И он не ошибся.

Правда, то, что произошло в следующие мгновения, было настолько непредвиденным, настолько похожим на сюжетный ход авантюрного романа, что ни один из них не в состоянии был сразу выйти из шокового состояния, в которое повергло их дальнейшее поведение глухонемого и то, что потом по­следовало.

Увидев перстень, Бахор ахнула и произнесла загадочную для Вадима Акимовича фразу. Не удивился поначалу Жунид, немного знавший арабский язык.

— Катрантун таниятун! — с суеверным благоговением сказала Бахор и сложила на груди руки, как для молитвы

Манаф замычал, замотал головой, как бы отказываясь верить в реальность происходящего. И, потянувшись к коро­бочке, которую протягивал ему Шукаев, тотчас же, словно обжегшись, отдернул руку...

— Ну! — теряясь в догадках, требовательно и жестко сказал Жунид, наступая на него и по-прежнему держа коробку с кольцом в вытянутой руке.— Ну!

Кроме этого невразумительного междометия он не мог сказать ничего другого, потому что не знал, чему приписать испуг,

и мистический ужас, и нескрываемую алчность, однов­ременно отразившиеся на лице глухонемого.

И он был вознагражден. И за смелость, и за осторож­ность.

Манаф снова подошел, не спуская глаз с губ Жунида, будто не веря себе и ожидая подтверждения. Так ли он по­нял, что от него требуется.

Дараев тоже инстинктивно почувствовал, что необходи­мо еще одно, может быть, совсем небольшое усилие, чтобы истина, наконец, открылась перед ними. Он взвел курок и повторил шукаевское «Ну!»

Манаф трясущимися руками взял жестяную коробку, как будто это по меньшей мере была гремучая змея, и снова по­смотрел на Шукаева.

— Быстро! Ну!

Глухонемой полусогнулся в поклоне, перестав сомневать­ся. Движения его стали точными и вкрадчивыми, теперь он словно не замечал присутствия в мастерской посторонних.

Сел на вертящийся стул, с ловкостью, которой трудно было ожидать от его толстых, как сардельки, пальцев, вынул кольцо, вставил в тисочки и выдвинул из стола ящик с ин­струментами.

Надев на голову обруч из легкого металла, оканчиваю­щийся впереди линзой, как у врача-ларинголога, повертел винт, подгоняя стекло по своим глазам, и, вооружившись длинной, похожей на зазубренную иглу пластинкой и мини­атюрными щипцами с фигурными вырезами на рабочей час­ти, принялся ворожить над кольцом.

Из тисочков торчала коронка перстня — конусообразное утолщение, оканчивающееся овалом, в который и был вправ­лен александрит. Такие массивные, скульптурно-выпуклые перстни изготавливались, как стало известно Жуниду недав­но, только дагестанскими народными умельцами.

Они оба подошли к Манафу став у него за спиной.

Бахор тоже не выдержала и стала с другой стороны. Лицо ее взялось красными пятнами, глаза лихорадочно блес­тели.

Жунид и Вадим переглянулись. И они были не на шут­ку взволнованы странной сценой.

Манаф зажал щипцами шишак перстня, покрытый мель­хиоровой зернью, а пластинкой поддел овальный ободок, тол­щиной не более полумиллиметра, как видно, удерживающий камень.

Ободок щелкнул и соскочил на сукно.

Глухонемой вынул пальцами александрит, небрежно швырнул его на стол и, как фокусник, крутнув ручку тисков и подхватив перстень, перевернул его и потряс.

В отверстие, где до того находился камень, выпало на стол что-то сверкающее, рассыпав по зеленому сукну желто­вато-голубые блестки преломленного света.

Манаф глубоко вздохнул и уронил руки на колени.

Жунид взял выпавший из перстня камень и поднес его к свету. Камень заиграл, заискрился голубыми, оранжевыми, зеленовато-розовыми бликами.

— Что это? — срывающимся голосом спросил Вадим Акимович.

Манаф сидел не двигаясь, как человек, внезапно лишиб шийся сил. Бахор, как завороженная, судорожно вцепилась побелевшими пальцами в бортик стола, смотрела на блиста­ющую точку в руках Жунида.