По следам Синдбада Морехода. Океанская Аравия

Шумовский Теодор Адамович

Смолистое вещество, испускаемое кашалотами,— знаме­нитая амбра — (от арабского «анбар») издавна привлекало к себе внимание восточных парфюмеров. Амбра широко по­ступала на рынки халифата, и четыре области соревновались за честь, а скорее выгоду быть главным поставщиком: Сомали, Мадагаскар, Занзибар, Оман. Другие благовония и пряности

77

доставлялись из Индии, Индонезии, отчасти из Берберы, дав­шей имя заливу вдоль южного побережья Аравии — с восто­ка и из полуденной страны корабли везли к мусульманским землям имбирь и корицу, перец и ладан. Этот список товаров остается . завершить ради полноты картины перечислением следующих статей ввоза, тоже игравших немалую роль в морской торговле, однако располагающихся несколько в сто­роне от основного направления: помимо Цейлона слоновая кость отправлялась в халифат с восточного побережья Афри­ки и Занзибара; последний предоставлял арабским купцам также рис, мед, воск, раковины; из Мадагаскара вывозился бетель, из Берберы — папирус, из Момбасы — шкуры леопар­дов; наконец, Сирия доставляла в мусульманские гавани ме­таллические и стеклянные изделия. Индия с Индонезией

кроме товаров, о которых уже говорилось, отправляли арабам краски и минералы, а дальние тюркские и славянские зем­ли — меха. Все восточное полушарие оказалось вовлеченным в круговорот морской торговли, где с постройкой портов Басры и особенно Багдада арабы начинают играть все более возрастающую роль.

Поэту Саади, жизнь которого пролегла между 1184 и 1292 годами, принадлежит небольшой рассказ, рисующий живую картину международных связей рядового жителя му­сульманской державы той поры:

«Я видел, однажды арабского купца. Он имел сто пятьде­сят вьючных верблюдов и сорок рабов и прислужников.

На острове Кеш (в Персидском заливе.— Т. Ш.) он... докучал мне пустыми речами: «Есть у меня в Туркестане приятель, в Индостане имею запасы разных товаров...»

То он мне говорил, что намерен ехать в Александрию, ибо там сладостен воздух, а то восклицал: «Нет, не поеду: море опасно, Саади; я хочу одно путешествие совершить, и когда я его совершу, проведу остаток жизни в своем доме: брошу торговлю».

И спросил я купца: «Куда же ты намерен отправиться?» Он ответил: «Персидскую пемзу хочу я в Китай повезти. Я слыхал, что там пемза в цене, а из Китая китайский фарфор я в Грецию повезу, а греческий шелк в Индию я переправлю, индийскую сталь — в Алеппо, стекло из Алеппо я повезу в Йемен, йеменские ткани в Персию я повезу...»»

(Перевод К. Липскерова)

С. Гойтейн, в недавние годы исследовавший исторические документы в Каире, обнаружил в них ряд интересных сооб­щений, тем более важных для науки, что они относятся к столь пока недостаточно проясненному времени, как первые

78

века нашего тысячелетия. Так, некий Мадмун, глава еврей­ской купеческой общины в Адене, отправляя в Каир шестьдесят верблюжьих тюков лака, добавил к этому грузу восемь тюков перца и сто пар одежды: выручка от продажи последних должна была возместить ему расходы на уплату таможенного сбора в портах, куда приходилось заходить судну с лаком во время пути по Красному морю. В следующей главе будет сказано о разорительных порядках и поборах в александрийской таможне, тогда нам придется еще раз вспомнить о Мадмуне. Пока же мы можем отметить, что да­же на судне, перевозившем товары одного купца на сравни­тельно небольшое расстояние, мог находиться сложный набор грузов.

При всей кажущейся завершенности перечень товаров, которые перевозились на арабских судах по Индийскому океану в средние века, будет неполным, если забыть о живом грузе в душных и полутемных трюмах — о рабах. Их приво­зили в халифат из тюркских и славянских земель, в частности из восточной Адриатики, но главным источником процветания мусульманской работорговли была охота на людей в Индо-океанской Африке. Отсюда после каждого удачного лова араб­ские надсмотрщики сгоняли толпы связанных туземцев на суда, которые затем шли преимущественно к Оману и южно­иракскому побережью. Купцы из разных стран, частые гости на аравийских невольничьих рынках, развозили купленных африканцев по всему Востоку; в китайской исторической хронике за 813 год упоминаются четыре раба из восточно-африканской области Заидж, привезенных к берегам Подне­бесной империи яванским посольством. Внутри халифата раб­ский труд имел широкое распространение в ремесленном и сельскохозяйственном производствах, в торговле и домашнем хозяйстве, а также на кораблях. Он приносил большие до­ходы, и доставка все новых и новых партий «живого товара» черным пятном лежит на страницах истории арабского море­ходства. Следующий рассказ из книги морских повествований X века «Чудеса Индии», о которой уже шла речь, показывает нам, до каких глубин страсть к наживе опустошала челове­ческую душу — не здесь ли предыстория порока маркиза де Сада, садизма?

«Рассказал мне Исмаилуя и другие моряки, что в триста десятом году (922—923 годы европейского летосчисления.— Т. Ш.) он выехал на своем корабле из Омана в Канбалу (остров Пемба у восточноафриканского побережья.— Т. #/.). По дороге ветер усилился и забросил судно в Со-фалу зинджей (жителей области Зандж.— Т. Ш.). «Присмот­ревшись к этой местности,— говорит капитан,— я понял, что

79

мы попали в страну зинджей-людоедов. Уверенные в своей гибели, остановившись здесь, мы совершили омовение, покая­лись богу в своих грехах, прочитали друг для друга пред­смертную молитву. В это время туземцы окружили нас на своих лодках и заставили въехать в гавань. Мы бросили якорь и сошли с ними на землю. Они повели нас к своему царю. Это был юноша с привлекательным для зинджа лицом и прекрасно сложенный. На его расспросы о нас мы заявили, что приехали сюда намеренно. «Лжете,— сказал царь.— Вы ехали не к нам, а в Канбалу. Это ветер занес вас в нашу страну».— «Так оно и есть,— признались мы,— мы солгали только для того, чтобы заслужить твою милость».— «Разгру­зите свои товары и торгуйте,— сказал царь,— никто вам не сделает зла». Мы развязали свои тюки и стали торговать. Торговля шла прекрасно, без пошлин, без каких бы то ни было налогов. Мы только поднесли царю подарки, и он со своей стороны отдарил нас еще богаче. В этой стране мы оставались несколько месяцев; когда наступило время отъез­да, царь по нашей просьбе отпустил нас. Мы покончили со всеми делами, нагрузили корабль товарами и уведомили ца­ря, что окончательно приготовились в путь. Царь проводил нас на берег со слугами и придворными своими, он даже спустился в лодку и в сопровождении семи

прислужников приехал и поднялся на судно. Но когда они взошли на ко­рабль, я сказал себе: «Этого царя можно продать на оманском рынке за тридцать динаров; слуги его стоят не меньше ста шестидесяти динаров; да одежда их стоит динаров двадцать. Таким образом, мы, не подвергаясь никакому риску, выручим с них по меньшей мере три тысячи дирхамов». Я крикнул матросам, чтобы они подняли якорь и развернули паруса. А царь в это время дружелюбно прощался с нами и упраши­вал нас возвратиться, обещая в будущем оказать нам новые милости, если мы вернемся в его страну. Но заметив, что па­руса подняты и судно уже отчаливает, он изменился в лице и сказал: «Вы уезжаете? Так я распрощаюсь с вами» — и приготовился спуститься в лодку. Но мы перерубили канат, которым лодка была привязана, и сказали царю: «Ты оста­нешься с нами. Мы отвезем тебя в нашу страну и там воз­наградим тебя за благодеяния и отплатим за все, что ты сделал для нас». «Чужеземцы! — ответил царь.— Когда вы оказались в моей власти, подданные мои хотели вас съесть и забрать ваше имущество, как они это делали с другими. Но я облагодетельствовал вас и не взял от вас ничего; я был настолько милостив, что пришел прощаться с вами на ко­рабль. Воздайте же мне по справедливости, возвратите меня на родину». Но мы и не думали о его словах и не обратили

80 '

на них внимания. Ветер усилился. Не прошло и часа, как земля скрылась из глаз; а когда осенила нас ночь, мы вые­хали в открытое море. Утром мы поместили царя и слуг его вместе с другими рабами — их было около двухсот го­лов — и обращались с ними точно так же, как и с остальными невольниками. Но царь воздерживался от слов, не обращался к нам больше, ни о чем нас не просил и не смотрел на нас, как будто мы были совершенно незнакомы друг с другом. Приехав в Оман, мы продали царя и его слуг вместе с другими рабами».

(Перевод Р. Л. Эрлих)

Слова о рабах («их было около двухсот голов») показа­тельны в трех отношениях: во-первых, такое количество их на одном судне указывает на большой объем работорговли, во-вторых, на высокую грузоподъемность арабских средневе­ковых плавучих средств, а в-третьих, употребление слова «го­ловы» в качестве единицы измерения кратко, но выразительно свидетельствует о том, что люди, оказавшиеся во власти других людей, приравнивались последними к рабочему скоту.

Когда в человеке сохраняется хотя бы малая искра достоинства, он не может мириться с попранием личной свободы; стыд и гордость заставляют его поднять руку на то и тех, кто отнимает у него естественное право на незави­симое существование. Сознание своей правоты множит и бес­престанно обновляет его силы. Еще в 869 году разразилось зревшее под неверной оболочкой призрачного покоя, всеобще­го благоденствия восстание африканских невольников, в ходе которого, как отмечает знаток мусульманской истории Ав­густ Мюллер, вчерашний «живой товар» оманских рынков — впервые распрямившиеся люди «мстили своим прежним гос­подам за дурное обращение и несправедливости», и к ним «отовсюду стекались рабы и бедняки». События охватили весь юг Ирака, столичной области халифата, и восстановить старые порядки армия державы, завоевавшей полмира, смогла только через четырнадцать лет.

Купеческим слоям в халифате восстание рабов принесло значительный ущерб не потому лишь, что на длительное время они потеряли важную статью дохода,— теперь эта «статья» противостояла им с ножами в руках; сильный урон был понесен и вследствие разрушения в час потрясений столь важных для заморской торговли портов, как Басра, Убулла и другие на южноиракском побережье, а также в связи с нарушением безопасности торговли.

Этому необходимому условию здоровых международных уз придавалось большое значение еще в древней Вавилонии.

5 Т. А. Шумовский

81

О мире на путях купеческих караванов и флотилий заботи­лись в разных концах Азии сменяющие друг друга династии, сколь бы внешне различными ни бывали их устремления. Отсюда в значительной мере объяснимы переносы торговых путей, которые так часто мы можем видеть на Востоке в сред­ние века. Следует указать, например, на происшедшее в начале VII века перемещение линий арабского мореплавания от Красного моря к Персидскому заливу; на повторное ожив­ление, в связи с неспокойной обстановкой вдоль восточно-аравийских вод в IX и X веках, дороги по Аденскому заливу и Красному морю. Именно тогда поздним светом вспыхивает и поддерживаемая агонией халифата в Ираке не гаснет вплоть до португальского вторжения деятельность старых портов Хиджаза, прежде всего Джидды. Страх за свои сокровища заставляет китайские торговые корабли после восстания ра­бов, охватившего южный Ирак, а особенно в XI—XIV веках, когда в халифате воцаряется неспокойная обстановка, сокра­щать свое движение на запад: Басра и Сираф, где они ког­да-то бросали якорь, остаются лишь в смутных воспомина­ниях летописцев, конечные пункты причала, отступая на восток, перемещаются в Хурмуз (Ормуз) на юге Персидского залива, Дайбул в устье Инда, Бхарукаччу на северо-западном побережье Индостана, Каликут в Малабаре, Кайял в восточ­ной Индии. Изменяются вследствие неблагоприятных усло­вий, нарушения безопасности маршруты кораблей, но замор­ская торговля все же продолжается. Когда в 879 году на рынках и в домах Гуанчжоу под ножами восставших китайцев пали многие тысячи западноазиатских купцов — после на­сильственного вторжения в Гуанчжоу кораблей халифата 120 годами ранее,— арабские купеческие суда ограничили свой путь к востоку портом Кала (Кадах) на Малаккском полуострове. Помимо укорочения или полной смены морских путей для обеспечения безопасности товаров и их владельцев могла, если позволяли условия, применяться такая мера, как перенос рынка и торговых складов на другое место; так, в 1315 году на острове Джарун в Персидском заливе возник Новый Хурмуз, куда была переведена деятельность старого, ставшего объектом набегов монгольских кочевников, порта на материке.