По следам Синдбада Морехода. Океанская Аравия

Шумовский Теодор Адамович

Два сохранившихся свидетельства средневековых писате­лей обогащают этот несколько сухой перечень событий жи­выми чертами.

В одном из рассказов книги «Чудеса Индии» ее создатель, судовладелец Бузург ибн Шахрийар, со слов «наших братьев моряков» повествует о некоем еврейском купце Исааке. Этот человек отправился из Омана за море, имея всего двести

82

динаров. Через тридцать лет он вернулся к оманским берегам из Индии уже на собственном судне, владея миллионным со­стоянием. Некий завистник — зависть во все времена растле­вала множество ученых и неученых душ — донес багдадскому «повелителю правоверных» ал-Муктадиру (908—932) о своих сомнениях в безупречности источников обогащения Исаака. Халиф послал стражу для препровождения купца в Багдад, и по прибытии ее в Оман подозреваемый был арестован. Тогда произошло открытое возмущение оставшихся на свобо­де своеволием властей. «Рынки закрылись; иноземные и оманские купцы написали особые заявления, в которых ут­верждали, что, как только еврея увезут, торговые корабли перестанут заходить в Оман, купцы разбегутся из города; мало того, люди станут предупреждать друг друга, что опасно причаливать к берегам Ирака, потому что там никто не мо­жет быть спокоен за свое имущество [...].

Купцы так яростно спорили и кричали против Ахмада ибн Хилаля (багдадского наместника в Омане.— Т. Ш.), что аль-Фульфуль (начальник стражи, присланной из столицы за Исааком.— Г. Ш.) и его приспешники решили покинуть Оман, думая о своем собст­венном спасении. А наместник в подробном послании описал халифу все случившееся: как восстали купцы, как чужестран­цы подвели к берегу свои суда, а теперь их нагружают снова, чтобы увезти свои товары обратно, и как местные купцы, негодуя, говорят: «Если мы останемся здесь, то ока­жемся без всяких средств к существованию, потому что ко­рабли перестанут заходить в нашу гавань, а ведь все насе­ление этого города живет исключительно морем. Если так обращаются с незначительными (! — Т. Ш.) купцами, значит, крупных ожидают еще худшие притеснения. Правители — словно огонь: в какую сторону ни кинутся, все пожирают. Мы бессильны против этого произвола, и потому нам лучше всего уйти отсюда»». (Перевод Р. Л. Эрлих.) Итак, не от пламенной любви к своему собрату встали на дыбы почтен­ные негоцианты — для этого они были слишком благоразумны и бессердечны, трусливы и раболепны; личный страх каждо­го из них стать новой жертвой зависти верноподданных до­носчиков и алчности правителей, утерять при этом все нажи­тое — именно это двигало их действиями. Добившись осво­бождения Исаака, они получили от судьбы обещание, что их стяжательство, какие бы пути оно ни избрало, никогда не встретит помех.

Прошло пять столетий, и путешественник Абдарраззак Самарканди, в 1442 году посетив в Персидском заливе город Хурмуз — «жемчужину на кольце земли», как называла его арабская поговорка,— отозвался о нем так:

5* 83

«Это порт, не имеющий себе подобных в мире. Купцы со всех семи климатов (географических поясов.— T. III.) — Египта, Сирии, Малой Азии, Азербайджана, Ирака арабского и персидского, областей Фарса, Хорасана, Мавараннахра, Тур­кестана, Кипчацкой степи, местностей, населенных калмыка­ми, китайских провинций, Пекина направляются в этот порт. Жители океанских побережий прибывают сюда из Китая, Явы, Бенгалии, Цейлона, подветренных областей (к востоку от мыса Коморин в Индии.— Т. Ш.), Тенассерима, Сокотры, Шахр-и-нава (в Бенгалии.— Т. Ш.), Мальдивских островов, из пределов Малабара, из Абиссинии, Занзибара, портов Виджайянагара, Кальбарга, Гуджарата, Камбайи и побережий Аравии, простирающихся до Адена, Джидды, Йанбуа. Они доставляют в Хурмуз все драгоценное и редкое, чьей красо­те способствуют солнце, луна и дожди и что может быть перевезено морем. Путешественники стекаются сюда из всех стран и взамен привозимых с собой товаров могут, не прибегая к усилиям и длительным поискам, достать себе все желаемое.

В этом городе люди всех верований, а также идолопоклон­ники находятся в большом количестве, и никто здесь не поз­воляет себе по отношению к кому-либо несправедливого дей­ствия. Потому этот город назван «обителью безопасности». (Русский перевод выполнен по книге: Relations de voyages et textes gйographiques arabes, persans et turks relatifs а l'Extrк­me-Orient du VIII-e au XVIII-e siиcles.)

«Обитель безопасности»... «Город покоя»... Арабы любили давать столь манящие названия своим и заморским портам, оказалась в этом ряду и первая морская столица халифата — Багдад. Тот же Самарканди в начале описания знаменитого Каликута на малабарском берегу подчеркивает: «Это совер­шенно надежный порт». У него можно прочитать и такие сло­ва: «Безопасность и правосудие утверждены в этом городе столь прочно, что самые богатые купцы привозят туда из заморских стран много товаров. Они их разгружают и не торопясь посылают на рынки и базары, не думая о необходи­мости спешно получить за них деньги или караулить товары». Однако зигзаги истории часто перемещали безопасность мор­ской торговли — одну из высших ценностей, которыми так дорожило купечество халифата,— в область пожеланий; в частности, великий Багдад не раз испытал сильные потрясе­ния, вызванные то внутренними распрями, то иноземным вторжением. Столица нынешней Танзании Дар-эс-Салам со­хранила в своем имени, означающем по-арабски «лоно покоя», напоминание о тех отдаленных временах, когда этот город был одной из опорных точек заморской торговли халифата.

Корабли Васко да Гамы 20 мая 1498 г впервые встали на якорь в Каликуте на Малабарском побережье Индии

РЫЦАРИ МОРЯ ВОЗВРАЩАЮТСЯ В РОДНУЮ ГАВАНЬ

Моряки говорят: сколько бы раз ни возвращался в родной порт, никогда к этому не привыкнешь, всегда — праздник.

Газета «Ленинградская правда» от 5 августа 1984 г.

Есть особый смысл в слове «порт», психологическое зна­чение здесь намного глубже технического. Порт — это не только место, где причаливают, грузятся и выгружаются корабли, размещены торговые склады, верфи и доки; порт — это земная твердь, ступая на которую после долгих и опас­ных странствий морской путник охватывается сладостным чувством покоя и внутреннего равновесия; жизнь со всеми ее трудностями представится ему при первых его шагах по надежно слаженной опоре безмятежно радостной. Память без устали повторяет: пройдено множество зыбких верст, на каждой из которых можно было сорваться в пучину смерти; позади роковые мели и скалы, бури и безветрия, схватки с пиратами и жадные поиски неясной черты берега на гори­зонте. Все преодолено, всюду одержана победа, все в прош­лом! Теперь обратись к удовольствиям жизни, советует рассудок, ты, удачливый, заслужил право на них. ...Рыцари моря, сроднившиеся с ним за годы плаваний, наедине с собой неслышно тоскуют о пристани...

В Аравии исстари существовали на побережьях стоянки для кораблей. Конечно, поначалу это были еще не порты, а наспех оборудованные причалы для небольших судов, иду­щих в виду берега. Не каждый причал находился на берегу удобной бухты с достаточной глубиной, занимал выгодное

85

географическое положение, имел безопасные и экономически богатые окрестности. Не удовлетворявшие

в этом смысле строгому историческому испытанию пристани постепенно глохли, хирели, прекращали свое существование. Документы классического Востока, отголосок исчезнувших царств древ­ности, называют в той ранней поре пять аравийских гаваней, блистательным полукружием охватывающих юг полуострова: это Оммана (район Маската), Зуфар, Аден, Хисн ал-Гураб, ал-Муджа. Они уже в ту далекую пору имели международное значение, хотя и ограниченное, другие же стоянки для судов, оставшиеся вне упоминания,— быть может, их было большин­ство — служили исключительно нуждам внутриарабской тор­говли, а иногда и просто вехами при местных каботажных переходах.

Если к приведенному списку добавить Джидду и Джар на западном побережье Аравии, то перед нами предстанут все основные морские центры полуострова уже накануне исла­ма. Однако перечень причалов, интересующий нас, этим не исчерпывается, ибо постепенное, но неуклонно возраставшее продвижение аравийских купцов к внешним источникам сырья и рынкам сбыта издавна позволяло торговцам из Хиджаза, Йемена и Омана заполучить заморские стоянки для своих судов. Такими бескровными приобретениями явились Азания, Рапта, Хафун и ряд более мелких гаваней на материке Африка, Ур, Гера, Урук в Персидском заливе, отдельные пристани на Сокотре, Цейлоне, Суматре. Однако при столь большом — для доисламского времени даже огромном — географическом размахе историк, в котором игра пламенного воображения умеряется скудостью данных в уцелевших документах прошлого, еще не видит системы торгового обме­на по морю между индоокеанскими народами. Была ли она? Ведь столетия сберегают не все письменные свидетельства далекого прошлого. Два обстоятельства позволяют ответить на поставленный вопрос положительно: наличие муссонных сезонных ветров, способствующих движению парусных судов, и упрочение государственной власти, приводящее к росту продукта ремесленных производств на вывоз (Египет, Визан­тия, Персия); но, естественно, речь идет лишь о периоде, непосредственно примыкающем к новой эре, и о ее первых шести веках.

В начале VII века историческая картина обогащается новым обстоятельством: бедуинские армии под знаменем ислама стали продвигаться за пределы Аравийского полуост­рова. Они завоевали Персию, Левант, Северную Африку, а за ней Испанию. Мусульманская держава подошла к берегам Аравийского и Средиземного морей. Линия морских границ

86

халифата удлинилась до размеров, сравнение с которыми смогли бы выдержать разве лишь рубежи Римской империи. Это обеспечило арабам власть над многими крупными портами древнего мира, однако одни из них находились в запустении, другие — действовали не в полную силу. Будучи затем включены в круговорот заморской торговли халифата, эти порты обрели вторую жизнь.

К ногам аравийских завоевателей пали царственная Хира (столица лахмидских князей в Месопотамии), затем Убулла на Тигре, Сираф и Хурмуз в Персидском заливе, Сидон и Тир на восточном берегу Средиземного моря, Александрия в Египте, Сеута и Альмерия на дальнем западе (в районе Гиб­ралтара), богатые гавани Кипра и Крита, Мальты и Сицилии. Имена этих морских центров были известны во всех концах древнего и раннесредневекового мира. Уже тогда первые четыре из них славились своей торговлей с Индией и Китаем. Названия портовых городов — «Тир» и «Сидон» — уводят нас к самобытному кругу жизни финикийской державы, когда оба порта служили широко распахнутыми воротами на запад: от их причалов отправлялись в дальний путь левантийские первостроители Карфагена, первооткрыватели «Столбов Мель-карта» — будущего Гибралтара — и гвинейского побережья. Мысль об Александрии сразу восходит к образу венценосно­го грека, чьей волей основан этот город, и к плодоносной поре эллинизма, в которой каждый из перечисленных очагов морской культуры сыграл свою роль. Мусульмане, овладев ими, поставили их на службу целям своей веры и личного обо­гащения. Но при этом надо помнить и о золотых плодах арабской культуры, которая, вобрав в себя достижения всех народов халифата, ярко расцвела в городах мусульманской державы и вынесла свое влияние далеко за пределы этого государства.

Рядом с воскрешенными центрами древнего мореплавания на побережьях и внутренних артериях океанской Аравии, как может быть названо разраставшееся государство халифов Медины, позже Дамаска и Багдада, располагались новые порты, основанные арабами в ходе завоеваний. Первым из них по времени возникновения предстает Басра, детище 637 года, когда минуло всего пять лет после смерти Мухам-мада. Этому поселению на берегу общего русла Тигра и Евфрата предназначалась роль стража мусульманских при­обретений в южном Двуречье. В таких случаях завоеватели используют распространенную среди их подданных готовность прийти на готовое; принудительное переселение соседствует с добровольным. На благодатные земли Двуречья, возделан­ные трудом покоренных людей и отцов их, устремились

87

бедуины из внутренней Аравии, палимые зноем пустыни и изнуренные жизнью впроголодь. Ученые труды сообщают, что в 670 году Басру населяли двести тысяч жителей; следует весьма осторожно подходить к этому откровению, ибо пе­реписей в то время не велось. Перед нами, таким образом, приблизительные сведения, при их осмысливании лишь более или менее вероятные. Но во всяком случае плодородие почвы, густая сеть каналов и выгодное положение на путях заморской торговли привлекали многих, а конец VIII века, когда «великолепная Бассора», как назвала ее русская поэзия, стала морскими воротами престольного Багдада, мог быть свидетелем переполненности города. Длилось это недолго — всего столетие: в 869 — 883 годах восставшие африканские рабы, а в 920 году карматы подвергли Басру опустошительным разрушениям, а так как беда не приходит одна, то 879 год принес гибель под китайскими ножами в Гуанчжоу десяткам тысяч обосновавшихся там арабских купцов; они пали жерт­вой стихийного возмущения коренных жителей — возможно, в значительной части торговых соперников. При всей тягостности события историк не может пройти мимо красноречивости количественного свидетельства: десятки тысяч арабских купцов, постоянно живущих в одном южном Китае! Тут есть над чем задуматься ученым' — «закрывате-лям» Америк, которые никак не могут позволить арабам быть мореплавателями; вряд ли даже они способны представить себе множество мусульманских негоциантов, карабкающихся со своими пожитками через гималайские снега. В такие мгновения полезно вспомнить о Синдбаде Мореходе — образ его собирателен.