По следам Синдбада Морехода. Океанская Аравия

Шумовский Теодор Адамович

4*

67

помещались отряды воинов и флотские экипажи, все те, на кого падало бремя наибольших тягот и опасностей. Состав экипажей был разделен между старшинами, число которых колебалось в зависимости от количества действу­ющих кораблей; в среднем их насчитывалось двадцать. Так как фатимидский флот никогда не имел менее ста боевых единиц (обычное соотношение: 80 галер—10 судов с абордажными площадками —10 грузовых транспортов), старшина — им должен был быть умный и расторопный человек — приходился на пять команд. Каждое из этих лиц младшего командного состава имело поименные списки вверенных его непосредственному попечению моряков; по этим документам бывалые морские волки — остроокие, с хриплыми голосами и натруженными руками — созывались из египетских городов, где они проживали, в старую гавань молодой столицы Каира — Макс для отправки в очередной поход, быть может последний в жизни каждого. Здесь в присутствии главного министра и высших чинов морского ведомства сам халиф выдавал жалованье всем экипажам, затем проводился генеральный смотр, и грозные корабли медленно отплывали на

север; древние воды Нила влекли их к средиземноморской арене, к новым победам и пора­жениям. По возвращении из плавания уцелевшим кораблям и людям устраивался новый смотр.

Такая черта, как выдача флотскому составу жалованья главой государства, конечно, весьма показательна. Канули в Лету времена Умара с их бедуинской психологией, столь часто и решительно влиявшей на политику зревшей мусуль­манской державы; противоборство мединского халифа и его дамасского наместника стало достоянием истории. Теперь, когда обладание флотом принесло арабам столько побед, столько сокровищ, так укрепило их веру в себя, трудная и опасная служба на кораблях вознесена была на пьедестал всеобщего почитания, плавучие армады сделались гордостью каждого из обособившихся мусульманских государств Средиземноморья. При этом следует помнить, что, согласно религиозным канонам, участники сражений с «неверными» получали четыре пятых захваченной добычи, халифу же поступали только оружие и пленники. «Служащие во фло­те,— говорит В. Р. Розен в «Императоре Василии Болгаро-бойце», следуя показанию историка ал-Макризи (1364— 1442),— пользовались почетом и уважением. Всякий желал считаться в их числе и всеми мерами старался быть зачис­ленным во флот». «Службой на флоте дорожили, для зачисления во флот пускали в ход все пружины»,— продол­жал он в той же книге, исходя из сообщений своего автора.

68

Всеобщая тяга на корабли позволила сделать плавание с военными целями добровольным и предъявить более высокие требования к добивающимся зачисления. «Во флот не принимался ни один тупой или неопытный в военном деле человек»,— отмечает Розен вслед за Макризи. Итак, материальная заинтересованность каждого мусульманина — простейшая и главная причина успехов арабского оружия на море. Но разве на суше было иначе? Нет, однако поло­жение на морском театре военных действий имело свою особенность — противная сторона, Византийская держава, недостаточно продуманной политикой на акватории Среди­земного моря как бы сама способствовала победам вражеских флотов: добыча, попавшая в руки византийских моряков, шла императору, а население приморских областей облагалось разорительным налогом («подымной податью») на содержа­ние кораблей. «В... государствах, владеющих морским берегом, степень заботливости о флоте (военном и торговом) в боль­шинстве случаев может служить мерилом государственной мудрости правителей»,— роняет В. Р. Розен в «Болгаробойце». Положение на византийском флоте оттеняло преимущества службы в арабских военно-морских силах, и, вероятно, далеко не единичными были случаи, когда в состав мусуль­манских флотских экипажей и морских отрядов вливались перебежчики из неприятельского стана и начинали на новой почве свою вторую жизнь. В этой связи кроме знаменитого Льва Триполитаника среди высшего командного состава, генералитета мусульманских флотов, следует, быть может, назвать вольноотпущенника Язамана, прославленного флото­водца, действовавшего в конце IX века,— его имя и общест­венное положение склоняют к мысли об иноземном проис­хождении этого человека. Рядовые пришельцы из неарабского мира, конечно, остались безвестными.

«Мы привыкли причислять магометанскую империю к Востоку,— читаем у английского исследователя Т. Эрнол-да.— Но если вспомнить, что она простиралась до Атланти­ческого океана, побережий Марокко и Португалии, вдоль всей Северной Африки и Египта, включала в себя Палестину, Сирию и, если следовать дальше на восток, Месопотамию, мы получим территорию, которая уже однажды составляла часть Римской провинции, и нам станет ясно, что эта новая империя была средиземноморской силой».

Столь важный вывод неожиданно подтверждается странным обстоятельством, отмеченным во многих источ­никах: несмотря на вражду между государственными новообразованиями, возникшими уже в первые века ислама на развалинах некогда единой мусульманской державы,

69

восточный халифат проявлял живой интерес к деятельности арабских флотов Испании и Северной Африки, всячески поощряя их завоевательные походы. Все неестественное естественно, и трогательное поведение врага перестает быть странным, если учесть, что действия арабских кораблей на Средиземном море отвлекали Византию от давления на сирийские пограничные линии. Благодаря морскому могуществу африканского и пиренейского халифатов эти линии, находившиеся на переднем крае нескончаемых арабо-византийских войн, смогли просуществовать около полутора столетий — с 786 по 926 год.

Но пробил исторический час, последовательное расши­рение государства преемников пророка, направлявшееся из Медины, затем из Дамаска и, наконец, из Багдада, удлинявшее сеть опорных баз флота, привело к распаду скоротечного единства и распрям, ослабившим все обособив­шиеся единоверные части былого халифата. Развитие центро­бежных устремлений сыграло драматическую роль для арабского военного мореплавания — оно пало под натиском более устойчивых сторонних сил, недостаточно поддержанное изнутри.

Дау — арабское быстроходное парусное судно

ХОЖЕНИЯ

ЗА ТРИДЕВЯТЬ МОРЕЙ

...В эту лунную ночь ич Багдада Уплывал

я в чужие края.

Г,. Васильев (стих. «Синдбад-', журн. «Восток», кп. 5, М.— Птрг., 1923)

Теперь мы переносимся к Индийскому океану. Обширные водные пространства, омывающие берега уже самой Аравии, а не завоеванных ею земель, имеют особое значение в истории арабского судоходства: здесь оно сделало свои первые шаги, выработало приемы и средства для осущест­вления дальних плаваний; здесь было заложено все то, что составляет содержание арабского вклада в западную навига­цию. Торговое мореплавание на индоокеанской акватории в условиях мира позволило на данном историческом примере утвердить вывод, что мир не только древнее, но и целесо­образнее войны. Не следует, конечно, думать, что под небом восточных морей была разлита сплошная благодать — так считать было бы столь же неосторожно, как и не замечать купеческих флотилий, осуществлявших торговые операции на Средиземном море, охваченном пламенем сражений; пиратство в Красном и Аравийском морях, Персидском и Бенгальском заливах переходило из века в век, стычки между флотами империй Востока тоже не могут быть убраны за кулисы открывающейся нам сцены. Однако, пока мы не переступаем границ позднего средневековья, можно назвать Средиземноморский бассейн морем войны, а Индий­ский океан — морем мира.

Еще задолго до новой эры утлые суда из аравийского «морского придатка» Вавилонии направляются в далекий

71

Малабар за строительным лесом и, следуя каботажными маршрутами, после долгого и опасного пути доставляют высокоценные стволы к северному побережью Персидского залива. То, что Индийский океан — море мира, подтверж­дается и в более позднее время, когда расцветают, набирая все большую силу, торговые связи сабейского царства с той же Индией и со странами Индоокеанской Африки. Мир на необозримых водах, омывающих южные побережья Азии, уже в непосредственно предъисламские века способствовал возвышению арабских купеческих колоний, одна за другой возникавших на восточноафриканском берегу, на Сокотре, на линии от Гуджарата до Цейлона (Шри-Ланка), включая Лаккадивский и Мальдивский архипелаги, у древних причалов Индонезии и Малакки. Сам Аравийский полуостров исстари имел то, что было порождено деятельностью этих коло­ний,— стоянки торгового флота, судоремонтные мастерские, судостроительные верфи в Адене, ал-Мудже (Мохе), Хисн ал-Гурабе, Маскате. Международная морская торговля (в основном транзитная) сделала южноаравийских купцов «богатейшими людьми в мире», как отзывается о них Ага-тархид, географ из Александрии, около 110 года до н. э.; это определение раскрывается в афористически звучащих словах писателя Плиния (23—79): «...арабы живут тем, что дают их моря».

И в пору халифата мирное экономическое проникнове­ние арабов на восточноафриканское побережье, средний и дальний Восток принесло гораздо более прочные резуль­таты, нежели те, которые могло бы дать насильственное завоевание. История показала, что громадная — от Испании до Индии — держава преемников Мухаммада, созданная силой оружия, постепенно распалась под влиянием центро­бежных стремлений, и сама столица тогдашнего полумира пала к ногам чужеземных солдат. Наступление арабских флотов на средиземноморской акватории привело к блиста­тельным, но скоротечным успехам. Четыре вооруженных морских похода из Бахрейна в Персидском заливе на восток, осуществленные в 636—641 годах, завершились напрасными жертвами и разочарованием; тогда-то халиф Умар и дал себе слово забыть о море. Но торговое судоходство от берегов Аравии и к ним, опираясь на давние связи, естест­венно, стало важной частью экономической жизни восточных стран, их сложившихся товарных взаимоотношений. Плавание купеческих судов открывало перед арабами все новые рынки для сбыта разнообразных товаров и все новые предметы обмена; политические события, потрясения в отдельных районах мусульманского мира и за его пределами,, как

72

правило, мало влияли на размеренное течение международ­ной торговой жизни — она шла своим чередом. Ложь, веро­ломство, подлость; несмываемый позор истории — работор­говля; все низменные пороки, заложенные в природе клас­сического купца,— все это, конечно, было, и все это лишает описываемую сейчас область человеческих взаимоотношений права на безупречную характеристику — но мы говорим здесь о самом явлении, а не о его родимых пятнах.

Итак, насколько резко победа ислама изменила поло­жение аравийской державы па средиземноморской акватории, настолько в Индийском океане торжество магометанства не ознаменовалось качественными переменами: связи араб­ских купцов с иноземными сложились уже слишком давно, и самые убежденные ревнители повой религии, даже наиболее фанатичные из них, отнюдь не желали ради идейных нов­шеств поступаться прозаическими материальными интере­сами, нарушать установившийся ход вещей. Скорее можно говорить о количественных изменениях, о поступательном росте числа участников торговых сделок и об увеличении общего оборота. Вызывалось это, во-первых, тем, что завоевание бедуинскими армиями новых стран значительно расширило гильдию негоциантов и ассортимент предлагаемых заморью товаров; во-вторых, появился новый слой арабского купечества — инакомыслящие, бежавшие от религиозных преследований в халифате за рубежи державы, осевшие в торговых городах немусульманского Востока и занявшиеся торговлей «колониальными», как позже говорилось, товарами. Все это влило свежую кровь в старый организм, на древних корнях поднялась новая поросль. Естественно, расширилась и сеть морских маршрутов, потребовавшая от капитанов накопления дополнительных знаний; для взаимопомощи на дальних и тревожных дорогах суда начинают нередко идти флотилиями; можно предположить, что они избирали кильватерный строй, следуя за флагманом, где находился наиболее опытный и авторитетный знаток моря.