По следам Таманцева

Трахименок Сергей Александрович

— Я бы так не сказал, — ответил ему Попатенко.

Коловратов немного помедлил, но потом всё же выпрыгнул из машины и не поверил глазам. Машина находилась в двухстах метрах от входа в 145-й госпиталь.

— Вот ваши документы, — сказал ему Попатенко и протянул красноармейскую книжку и аттестаты, — о наших беседах, а тем более о гражданке Пшебельской вам надлежит забыть.

Коловратов стоял неподвижно, не веря случившемуся. В это время затарахтел мотоцикл и подъехал военный, звание которого Коловратов не разглядел во дворе.

В коляске мотоцикла с автоматом на изготовку сидел Проваторов. И только тут Коловратов всё понял. Его дважды проверяли: три дня назад и сегодня. С доказательствами возможной вины у Попатенко не густо, вот он и решил проверить его на вшивость: дать возможность попытаться убежать и таким образом доказать его вину.

«Наверное, дырку для медалей уже крутили, сволочи», — подумал Коловратов. Подумал, но ничего не сказал, а повернулся к машине спиной и пошёл по направлению к госпиталю.

— Счастливо долечиться, — сказал ему вслед Попатенко.

— Пошёл на хрен, — сквозь зубы процедил Коловратов.

* * *

В Поярково мы вернулись после обеда. Петрович сразу же уехал к себе, Крючков занялся своими делами, а я направился в музей, чтобы встретиться с людьми, которые когда-то собирали материалы, в том числе и о Коловратове как участнике Отечественной войны.

Музей размещался в старом здании, как мне сказали, временно приспособленном для этой цели. Оказывается, полгода назад здание музея сгорело, о чём сотрудники очень жалели, и я как гость долго и терпеливо выслушивал их сетования по этому поводу.

Мы ждали бывшую заведующую музеем, которая должна была подойти с минуты на минуты. А пока она не подошла, мне показали экспозицию.

Я осмотрел утварь, с которой переселенцы начала прошлого века прибыли на Дальний Восток, поразился тому, что почти всё, что было необходимо им для жизни и земледелия, они могли делать сами.

Молодая сотрудница, которая рассказывала мне об экспонатах, вскользь заметила, что у них есть материалы по партизанскому движению в Белоруссии.

— Как они у вас оказались? — спросил я.

— Это уже послевоенное переселение европейцев на Дальний Восток, — объяснила она, — а среди переселенцев были те, кто партизанил в Белоруссии.

Конечно, ей почему-то хотелось обратить моё внимание на этот факт, но я был зациклен на Коловратове и пропустил её сообщение мимо ушей. А сотрудница не стала возвращаться к этой теме ещё раз.

Вскоре подошла бывшая заведующая. Звали её Нина Петровна. Мы уединились в кабинете — длинном, больше похожем на коридор. Видя мое недоумение, Нина Петровна, не зная, что я уже осведомлён о пожаре, рассказала мне эту историю ещё раз, пояснив, что кабинеты сгорели и сотрудники вынуждены ютиться по бывшим кладовкам.

Потом мы поговорили о Коловратове.

— К Коловратову наши сотрудники стали проявлять интерес в середине семидесятых, — сказала Нина Петровна.

— А до этого?

— До этого

он не был заметен. Конечно, он — орденоносец, воевал в Севастополе и Сталинграде. Но в то время ветераны войны были ещё молоды, было их много, и всё это было в порядке вещей.

— А что подтолкнуло вас…

Моя собеседница не дала мне закончить вопрос.

— В областной газете появилась статья о Коловратове, в которой он рассказывал об участии в спецоперациях в Белоруссии.

— И вы…

— И мы не могли пройти мимо. Но когда мы стали изучать его биографию детально, у нас выявилось много нестыковок…

И чем глубже мы вдавались в детали, тем было непонятней, то ли Богомолов писал книгу после рассказов Коловратова, то ли Коловратов внимательно читал Богомолова.

— В чём это выразилось?

— Он всё время использовал несколько ключевых фраз книги. Например, «и стреляли мы их, пока не поумнели». Или часто говорил о том, что «стрелял диверсантам в коленную чашечку».

— И он стал вам не интересен.

— Да, но не только поэтому: последнее время он много пил, впадал в буйство, и жена не вытерпела — сдала его в дом престарелых… Я полагала, что вы проделали такой путь совсем для другого. У нас есть дневник одного из членов диверсионной группы Шаповала.

— Вы сказали Шаповала, я не ослышался?

— Нет, не ослышались. А вы его тоже знаете?

— Я знаком с деятельностью группы Шаповала, но не знал, что он ваш земляк, поскольку в его биографии значится, что он родился и призывался в армию из Сталинграда.

— Так-то оно так, но после войны он почему-то не прижился в Белоруссии и с женой-белоруской приехал сюда. Здесь и он, и она нашли свою вторую родину. К сожалению, его уже нет с нами.

— И как выглядит этот дневник? — спросил я, представляя себе несколько листочков, похожих на те, что мне передал Терский.

— Я знала, что вы заинтересуетесь этим, — сказала Нина Петровна и открыла ящик стола. — Сам дневник в экспозиции, а это его ксерокопия.

И она протянула мне то, что по-белорусски называется сшитком, а по — русски тетрадью.

«Ни хрена себе, — подумал я, — коэльевщина какая-то. Надо было сорваться и проехать семь тысяч километров, чтобы найти то, что я безуспешно разыскивал в Белоруссии. Да… это тебе не из Испании в Египет перебраться, здесь расстояние раз в пять больше».

— Мне вам её вернуть?

— Нет, можете взять с собой и распорядиться, как вам будет угодно.

После всего этого бывшая заведующая сказала:

— Что-то мы все про Коловратова и Коловратова… Расскажите, как там у вас, в Белоруссии? — Гришка, Гришка, — тряс его за плечо Мордашев, сорокалетний мужик, у которого были ранения в обе руки, — расскажи, как тебя дочка генерала принимала.

Мордашев самый старший в палате и считает, что может обращаться с более молодыми без церемоний.

— Я уже рассказывал, — говорит Коловратов.