По следу смеющегося маньяка. Ложная жертва. Крылья безумия
Шрифт:
– Надо полностью выжить из ума, чтобы вот так нестись с горы, – сказал он, указывая на одну из них, где был заснят лыжник, в снежном вихре летящий с почти отвесного склона.
– Ну почему же? Если умеешь, в этом находишь особое удовольствие, – возразил я.
– Да, – сказал он, – похоже, тот, кто умеет убивать, прошедшей ночью тоже находил особое удовольствие. Мне сказали, мистер Трэнтер, что вы не слышали, как смеялся этот парень, хотя находились в одной комнате со Стайлсом.
Мне надоело объяснять людям, какой я соня.
– Думаете, Стайлс вообразил это? – спросил
– Нет, думаю, он его действительно слышал.
– Во сне или когда уже проснулся?
– Он именно так и говорит.
– Я знаю, что он говорит, – сказал Гарделла. Он обошел вокруг стола Макса и уселся в кресло. – Я знаю историю Стайлса вдоль и поперек. Читал отчеты об этом год назад. Знаю, что он не сможет узнать человека, который вынудил его съехать с дороги, даже если бы они были от него так же близко, как вы от меня; да, они пронеслись мимо и один из них крикнул: «Жалкий трус!» – в открытое окно. Но – капюшон и большие лыжные очки. Мне известно, что он не узнал бы этого парня, даже если бы он оказался рядом с ним в баре. Кстати, а где здесь можно выпить?
– Можно набрать номер и попросить принести выпивку в кабинет, – сказал я.
Он помедлил, затем усмехнулся мне.
– Прямо не знаю, выпить мне или подождать, – раздумывая вслух, сказал он. – Пожалуй, пока с этим можно повременить. – Он начал играть с карандашом из письменного прибора Макса. – Кстати, что вы думаете о Стайлсе?
– Хороший парень. Он попал в тяжелую историю и вышел из нее с большим достоинством, чем можно было ожидать, – сказал я. – Впрочем, я познакомился с ним только вчера вечером.
– Ему весь год слышался тот смех, – сказал Гарделла, глядя на свои толстые пальцы, удивительно ловко вращающие карандаш. – Интересно, он действительно помнит, как он звучал?
– Он слышал его прошлой ночью, – сказал я.
– Но вы его не слышали, – возразил Гарделла. – И знаете, Гоуэн сейчас переговорил со всеми, кто спал в двенадцати номерах по той же стороне здания. Никто не слышал этого хохота.
– Думаете, Стайлс лжет? – спросил я.
– Как я могу это знать, пока не увижусь и не переговорю с ним? Где он сейчас?
– Где-то в горах, прислушивается к смеху людей.
– К смеху людей?
– Да.
Гарделла нетерпеливо взмахнул пухлой ручкой:
– Сдается мне, он намерен поиграть в детектива.
– Не вижу ничего предосудительного в том, что он хочет найти негодяя, который убил его отца и этих девушек, а его самого сделал инвалидом, – сказал я.
– Он мог слышать этот смех, – сказал Гарделла. – Однако не могут же буквально все оказаться глухими. По-моему, здесь, на отдыхе, люди вообще смеются довольно часто. И никто не обратит особого внимания на чей-то смех и тем более не проснется от него. Но он – мог, если это был тот, особенный смех.
– Именно так мне все и представляется, – заметил я.
– Не хватало только, чтобы и вы превратились в копа, – проворчал Гарделла. – Кажется, это вы будете заниматься газетчиками, когда они нахлынут сюда?
– Меня попросил об этом Макс.
– Что ж, тогда держите их от меня подальше. У нас нет для них никакого заявления, ничего
– Нет.
Он вынул изо рта сигару и хмуро уставился на ее изжеванный кончик.
– Девушки не были изнасилованы, – сказал он.
– Тогда это еще более бессмысленно! – сказал я.
– Парень, который убивает ради забавы, вероятно, не находит удовольствия в обычном веселье, – сказал Гарделла.
Он снова воткнул в рот свою сигару и вернулся к игре с карандашом. Мне показалось, что он вдруг совершенно забыл о моем присутствии.
Выйдя из кабинета, я наткнулся на стоящую в коридоре Хедду Лэндберг. За то время, что я провел в «Дарлбруке», она все больше нравилась мне. Это была привлекательная сорокалетняя женщина со светло-золотистыми локонами, красиво обрамляющими ее головку. Двадцать лет назад она была чемпионкой Олимпийский игр в Норвегии по скоростному спуску на лыжах, но с прекращением олимпийских состязаний из-за войны больше не возвращалась к международным соревнованиям. Макс, который очень ею гордился, говорил, что она была великолепной спортсменкой. Она по-прежнему профессионально каталась на лыжах, я сам это видел.
Это она с Максом сделали из «Дарлбрука» то, чем он теперь является. Макс придавал их владению жизнерадостность и красочность, но настоящим ключом к их успеху, по моему мнению, были кропотливая работа и искусное ведение дел Хеддой.
Что-то мне показалось в ней необычным, и я не сразу понял, что впервые вижу ее не в лыжном костюме и не в причудливом наряде «после лыж», который носят здешние женщины. Сейчас на ней было простое черное платье, и оно придавало ей такой вид, как будто она играла незнакомую ей роль.
– Надеюсь, вы лучше себя чувствуете, – сказал я, приблизившись к ней.
Я помнил, что вчера вечером она жаловалась на сильную головную боль и рано ушла спать.
– Куда уж лучше при таких-то делах! – сказала она. – Господи, Джим, что нам делать?
– Они его поймают, – успокоил я ее. – Здесь собралась целая армия, чтобы найти его.
– Макс с ума сходит от тревоги, – сказала она. – Понимаете, люди перестанут сюда приезжать, если только все это быстро не утрясется.
– Сомневаюсь, – сказал я. – Думаю, скорее ваш бизнес пойдет в гору. Это только привлечет к вам людей, охочих до сенсаций. А разве кто-нибудь уже хотел уехать?
– Нет.
– Вот видите!
– Трудно даже вообразить, что кто-то из наших гостей, кого мы знаем, может быть таким отвратительным, кровожадным убийцей, – сказала Хедда.
– Думаю, Питеру Стайлсу не так уж и трудно, – сказал я. – Это происходит с ним уже второй раз.
– Бедняга Питер, – вздохнула она. – А я ведь ждала вас, Джим. Прибыл отец Джейн Причард со своей второй дочерью. Макс сейчас с ними в двести десятом номере, что напротив вашего. Мистер Причард намерен сделать журналистам какое-то заявление, и Макс хотел бы, чтобы вы этим занялись. Причард хочет также переговорить с Питером. Я послала Рича найти его.