По старой дороге далеко не уйдёшь
Шрифт:
Между тем Никанор Никанорович нашел нужный чертеж и протянул его Буданову.
Иван уже знал, что его ставят на операционную работу и, когда шел сюда, заранее настроил себя на мирный лад. Деталь на чертеже была сложной конфигурации. В нее должна была входить другая деталь, на которой крепились манометры, — пунктиры показывали выгибку двух пазов. Их размер и расстояние между ними должны быть выдержаны с предельной точностью, а для этого при изготовлении требовалась отличная оснастка. Обычно такие детали производят штамповкой, но партия была небольшая, всего сорок
— Приспособление делать не обязательно, обойдешься так! — бросил Кочкарев.
Иван стал возражать: так промучаешься дольше и не добьешься точности.
— Если мастер — так справишься, если нет — я передам другому! — отрезал Никанор Никанорович и, давая понять, что разговор окончен, уткнулся в папку.
Иван взглянул на его бритый затылок, и ему почему-то вспомнилась голая спина Кочкарева с крупным, как у лошади, позвоночником. Он вышел огорченный. Отойдя немного, услышал, как громыхнула дверь, и понял, что, уходя, оставил ее открытой.
В мастерской его тотчас окружили. Куницын и Ремизов наперебой расспрашивали, в чем дело. Иван рассказал о разговоре с Кочкаревым.
— Не знаю, как поступить, — в раздумье произнес он. — К главному инженеру, что ли, сходить? Да будет ли толк?
— Тебе-то что? — горячился Куницын. — Делай, как велят. Так или не так — твое дело маленькое. Не получится — пусть сами себя винят.
Ремизов посмотрел на чертеж, покачал головой, вздохнул и с грустной покорностью заключил:
— Эту деталь сделать вручную невозможно.
— А вот проверим! — вдруг с азартом сказал Иван.
Он принес материал — листовую двухмиллиметровую сталь. Два дня работал зубилом и напильником, опиливал детали, сверлил отверстия, потом приступил к главному — к загибке.
Через несколько дней он уже изготовил половину заданной партии. И тут пришла раскрасневшаяся Галя и сказала, что его вызывают в кабинет главного инженера.
— Сию же минуту! — объявила она.
Иван бросил молоток и как был в спецовке выскочил из мастерской. Не помнил, как перебежал двор. Когда очутился в кабинете, от удивления оторопел, увидев за столом много людей. Тут были и Прутиков, и Уверов, и Голубев, и Кочкарев, и Руднева. «Все в сборе», — машинально отметил Иван.
— Садитесь, — мягко предложила Руднева, сидевшая в самом конце стола. Среди мужских затылков выделялся пучок ее туго свитых волос.
Ивана смущала светлая обивка стула, и, помня о своей промасленной спецовке, он не сел, а, облокотившись на спинку стула, приготовился слушать.
— На вас написана докладная, — начал Голубев. Он сидел отдельно, за своим столом, не торопясь, надевал очки. — Я прочитаю ее, чтобы вы были в курсе дела.
До Ивана будто издалека доносились слова о том, что он медленно и неквалифицированно работает, портит дефицитный материал. Голубев отложил докладную, взял со стола другую бумажку.
— Вот справка, полученная Кочкаревым из института, где выпускают аналогичные приборы. Норма изготовления той самой
— Две штуки в день, — ответил за него Кочкарев.
Чего-чего, а этого Иван никак не ожидал! Выгибая детали вручную, он проявил такое мастерство, такое искусство! Буданова охватила дрожь. В какое-то мгновение ему захотелось закричать, обрушиться на собравшихся, а потом повернуться и уйти. Но он не сделал ни того, ни другого. В нем не переставала работать трезвая мысль.
— Что же, — спросил Голубев, — там всего сорок пять минут, а у вас? Вы работать или не умеете, или не хотите.
Обвинение, подкрепленное справкой, прозвучало убедительно. Все выжидательно смотрели на Буданова. Ивану бросилось в глаза озабоченное лицо Рудневой. Она тревожно ждала, что он скажет.
— В производстве-то вы понимаете? — с презрением выдохнул Иван и почувствовал, как кровь отхлынула от головы. Он не защищался, а нападал: атака — лучшая оборона.
— Выходит, все мы ничего не понимаем, — Голубев постучал снятыми очками по столу, — только вы один во всем разбираетесь.
Иван усмехнулся:
— А чего вы хотите? — И заговорил уверенно: — Достали справку, а хоть узнали, как в том институте работают? Я убежден, что мою деталь там делают при помощи штампа и приспособления, а я — голыми руками, без всякого оснащения. Разницу представляете? Разницу в нормах?..
Все растерянно переглянулись. Действительно, никто не знал, как там работали. Голубев повернулся к Кочкареву, желая узнать мнение заведующего мастерской. Но, к удивлению всех, Кочкарев, набычившись, молчал.
Уверов насупился. Ему всегда не нравился Кочкарев. Сейчас острее, чем когда-либо прежде, он ощутил, что Кочкарев затеял нечестную игру. Он спросил у Буданова:
— Почему же вы не изготовили приспособление? Что вам помешало?
— Категорическое запрещение Никанора Никанорыча, — ответил Иван.
— Ничего не понимаю… — Уверов пожал плечами и осуждающе посмотрел на Кочкарева. — Почему вы запретили? Человек хотел работать производительно, а теперь вы его же и обвиняете? Это же подло…
Кочкарев засуетился, собрался что-то возразить, но его перебил Прутиков.
— Если вам запретили, почему вы не обратились в партийное бюро? — спросил он официальным тоном.
Иван тоже спрашивал себя, почему он не пошел в партбюро, мучился над деталью, зря потерял время… Он же коммунист, и от него требуют ответа, как от коммуниста. На заводе он бы так не поступил. Значит, надо признать вину, но тогда волей-неволей получается, что он виноват и в остальном. А где же правда? Правда в нем самом. Все зависит от того, воспользуется он ей или упрячет в дальний тайник души, откуда ей не выбраться. Тогда что ж, правда будет лежать мертвым грузом, а ложь торжествовать? Какой же выход? «Вспомни, разве ты не разговаривал с Прутиковым, не спорил? А чему он тебя учил, какие наставления делал? Соберись с духом и все выскажи», — приказал он самому себе.