По тонкому льду
Шрифт:
Мы прервали допрос и вышли из убежища. С Угрюмым остался Костя.
— Вот это фрукт, — шумно вздохнул Демьян, когда мы оказались в Костиной избушке.
— Редчайший, — согласился я.
— Вы понимаете, если он сказал правду насчет этих писем, можно взять за жабры подполковника Путкамера.
— Почему только его?
— А кого еще?
— А Земельбауэра? Уж не думаете ли вы, что Гитлер погладит по головке гестаповца, который прячет в своем сейфе нити заговора?
— Вы правы… Вы правы… —
— Да, они в сейфе Земельбауэра.
— Знаете что? — Демьян начал крутить пуговицу моего пиджака. — Этот мерзавец еще поживет… Сейчас же садитесь и пишите донесение своему полковнику.
— Есть! — ответил я.
27. У Гизелы
Гизела выпила свое вино залпом, поставила стакан на стол и сказала:
— Ты сделаешь меня пьяницей. Мне уже начинает нравиться. Вчера я даже подумала: хорошо бы выпить глоток-два. Честное слово.
— Но я-то ведь не пьяница! — возразил я.
— Слава богу. Сейчас мы будем пить кофе. Я быстренько.
Девять дней я не видел Гизелу. Только девять, но они показались мне годом. Дважды за это время я подходил к ее дому, но постучать не мог. Маскировочные шторы плотно закрывали окна, и в одном из них торчала открытая створка форточки. Это наш условный знак: в доме кто-то посторонний. Подленькое чувство ревности сосало где-то под сердцем. Кто? Шуман? Земельбауэр?
Сегодня суббота. Горячка последних дней несколько приглушила душевную боль. И вот снова покойная тишина, снова рядом Гизела.
Когда мы распили кофе, я спросил ее:
— А что тебе мешало выпить вчера?
Она сощурила свои зеленые продолговатые глаза и, помешивая ложкой кофе, сказала:
— Клади больше сахара!
— Не люблю сладкое.
— Тебе это нужно.
— Мне? Зачем?
Она ответила на мой первый вопрос:
— Вчера мешал Килиан, а до этого Шуман. Доктор редкий пакостник. Он говорит, что бросит из-за меня жену. Ты видел мой снимок? В спальне… Он бесцеремонно забрал его, чтобы увеличить и оставить себе на память.
— А откуда взялся полковник?
— Из Берлина. Он хуже Шумана. И опаснее. Этот может мстить. Он пытался убедить меня, что теперь я нуждаюсь в защите и что этой защитой может быть только он. Я ему просто сказала: "Разводитесь с женой, я выйду за вас".
У меня захватило дух:
— Ты так сказала?
— Ну да. Я же знаю, что он никогда не разойдется.
— А почему он оказался в Берлине?
— Тебе интересно?
— Хм… Как тебе сказать… Я спокоен, когда он дальше от тебя.
Гизела понимающе кивнула и рассказала, что полковника Килиана вызывали в ставку Гитлера. Килиан получил повышение и убыл в распоряжение генерала Моделя. Полковник очень быстро
— Он сказал мне, — продолжала Гизела, — что в самом скором времени станет генералом. Сейчас же после начала наступления.
— Какого наступления? — неожиданно вырвалось у меня.
— Ты любопытен, как женщина. Это же военная тайна. Ты хочешь, чтобы я попала под суд?
— Боже упаси!
Гизела рассмеялась:
— Тебе интересно все: и то, о чем я рассказываю, и то, о чем умалчиваю. Но я скажу… Уверена, что ты не подведешь меня. Если верить Килиану, то в ближайшее время наступление начнут две армейские группы — "Центр" и "Юг".
"Значит, мы не ошиблись, — заметил я про себя. — Бесспорно, концентрация сил происходит в районе Орла и Белгорода. Так мы и сообщаем Большой земле".
Закончив ужин, мы сели на диван. Гизела подобрала под себя ноги. Я спросил ее:
— Тебе хорошо со мной?
— Очень. Ты согрел мою душу.
— Ей было холодно?
— Ты не веришь?
— Верю. Но были же у тебя когда-нибудь радости?
Гизела не сразу ответила. Она долго смотрела в одну точку задумчивым взором. Мне почему-то показалось, что она не хочет говорить на затронутую тему. Но я ошибался. Она заговорила:
— Детские радости я не беру в счет. Их было много. Я росла счастливой… А когда стала взрослой, самой большой радостью было возвращение отца. А смерть его и вслед за ним — моего сына выбили меня из колеи. Мне было трудно. Трудно и очень тяжко. Хотелось умереть, но я делала все, чтобы жить. Я нужна была матери, сестрам… А теперь стала опять сильной… И здесь я ради них. Отсюда можно помогать, да и почета больше. Все-таки фронт.
— Ты ответишь на мой вопрос откровенно? — спросил я.
Она утвердительно кивнула головой.
— Когда я тебе понравился?
— На новогоднем вечере. Впрочем, не скажу, чтобы ты понравился. Просто произвел впечатление. Назвать тебя красавцем нельзя, да ты в это и не поверишь. Ты обычный. Я имею в виду, конечно, лицо. Но настоящий разведчик и не должен иметь ярко выраженной внешности, как, допустим, борец, или гиревик, или актер.
Меня обдало холодом. Быть может, мне показалось? Что она сказала?
Гизела не дала мне опомниться и с милой, по-детски невинной улыбкой спросила:
— Ты молчишь! Ты потрясен!
Я и в самом деле был потрясен. Я не знал, что ответить. Если бы это сказал кто-то другой, но не Гизела! Потребовалась долгая пауза, прежде чем я ответил:
— Настоящий разведчик? Почему ты пришла к такому странному выводу?
— А ты предпочел бы имя предателя своей Родины, пособника Гильдмайстера или платного агента Земельбауэра? — смело ответила Гизела.
Я едва не смешался.