По тонкому льду

Брянцев Георгий Михайлович

— Вы правильно поняли. Но мне хочется вынуть их оттуда.

Демьян переглянулся со мной.

— Интересно! Это каким же путем?

— Я же не Булочкин, — фыркнул Угрюмый. — Если говорю, что хочу принести, значит, могу принести. Для этого нужны два часа без этих вот штучек, — и он дрыгнул ногой, закованной в браслет. — Земельбауэр, конечно, не ведает, что стряслось со мной.

— А вы уверены, что письма лежат в сейфе и ждут вас? — поинтересовался я.

Угрюмый досадливо поморщился:

— Все ясно. Вы тоже не из тех, кто любит рисковать.

Что ж, есть выход: пусть моим последним днем на этом шарике будет день, когда вы откроете дверцу сейфа и возьмете в свои руки письма. А до этого дня я буду жить.

— Вот это я могу вам обещать.

Демьян встал и, мигнув мне, пошел к выходу. Я последовал за ним.

В избе Кости мы сели у стола. Демьян убрал со лба длинные пряди прямых волос и сказал:

— Чертовски соблазнительное предложение, скрывать нечего.

— Можно было бы рискнуть, хотя риск и очень велик, — заметил я. — Но взять письма просто так неинтересно.

— Да, конечно, — согласился Демьян.

— Разрешите мне обдумать хорошенько этот вопрос? — сказал я. — У меня есть кое-какие соображения.

— Только недолго думайте. Мало ли что может случиться… Сегодня Земельбауэр здесь, а завтра уедет.

— Я понимаю.

— И вот еще что. Не считаете ли вы нужным, хотя бы издали, последить за Костей и Угрюмым, когда они пойдут? Так, на всякий пожарный.

— Хорошо. Сейчас поговорю с ним.

И я в третий раз спустился под землю.

29. Гизела и Пейпер

Отдохнуть после бессонной ночи мне не удалось. Вернее, я сам пренебрег отдыхом и возможностью уснуть. Надо было продумать соображения, о которых я говорил Демьяну. Дерзкая, неожиданно возникшая мысль постепенно превращалась в план, тоже не менее дерзкий, захватывающий дух. Пока операция складывалась в мыслях, я внутренне переживал ее, волновался, радовался и огорчался. Все вместе… Сотни раз приходилось собирать и разъединять детали, примерять, отбрасывать уже найденное, заменять его новым, более удачным. А это труд. Труд, требующий умственной энергии и времени. Только к вечеру я наконец уяснил и утвердил мною же созданный план.

Успех задуманного предприятия зависел от двух людей, от двух немцев: Гизелы и Пейпера. Да, именно от них. И прежде чем я не переговорю с ними, не имеет смысла докладывать о плане Демьяну. А увидеть Гизелу и Пейпера можно только ночью, по крайней мере не раньше наступления темноты. Кроме того, мне предстоит вместе с Костей сопровождать Угрюмого до оврага. Значит, все переносится на одиннадцать-двенадцать часов ночи А пока — терпение.

В десять с минутами я оказался возле магазина, где отпускали хлеб гражданам, и увидел идущих рядом Костю и Угрюмого. Слава тебе, создатель: пока все шло гладко Через самое короткое время мы шагали уже втроем Не было ничего необычного в том, что по городу прогуливаются секретарь управы, старший полицай и сотрудник биржи труда.

— Вы для подкрепления? — спросил меня Угрюмый — Напрасно. Отдыхали бы себе. Поверьте, я

сейчас предпочту оказаться у чертей на куличках, нежели с глазу на глаз с Земельбауэром.

— Можно без фамилий? — строго спросил я.

— Пожалуй, да, — ответил он, прошел некоторое время в молчании, а потом сказал: — В конечном итоге вы останетесь довольны мною. Я никогда не делаю того, чего не надо делать.

— Время покажет, — заметил Костя.

— И вот еще что, — заговорил вновь Угрюмый после длительного молчания. — В его сейфе два отделения. Между ними горизонтальная полочка. Письма лежат в нижнем, среди порнографических открыток.

Мы вступили на пешеходный мостик, перекинутый через реку, я пошли гуськом. Здесь, ниже плотины, река была узкой и немноговодной.

На заречной стороне, едва мы вошли в поселок, из темноты нас повстречали два солдата с автоматами да груди. Мы без команды остановились. Я внутренне напрягся, готовый ко всему. Костя лихо взял под козырек. Солдаты ощупали нас лучиками карманных фонарей и проверили документы у меня и Угрюмого. Костю не тронули. Один солдат сказал:

— Ин орднунг! Все в порядке!

Другой добавил:

— Кеннен геен! Можете идти!

Я, кажется, не дышал эти несколько секунд.

Когда мы отошли на приличное расстояние, Угрюмый покосился на меня и спросил:

— Что вы подумали в эту минуту?

Мерзавец! Он нутром чуял, что было у нас на душе. Я солгал:

— Не успел ничего подумать.

Угрюмый насмешливо фыркнул.

Костя вел нас по безлюдному поселку. Ни огонька, ни человеческого голоса, ни лая собаки!

Обойдя разоренный лесопильный заводик, мы спрыгнули в противотанковый ров, тянувшийся на несколько километров Сколько труда, пота, бесценного времени стоил этот ров жителям города! Все верили, что он ляжет неодолимой преградой между городом и врагом. Но ни одна гитлеровская машина не попала в западню. Немцы прорвались к Энску со стороны железной дороги.

Пройдя сотню шагов, мы увидели Русакова. Он встал с земли, отряхнулся.

— Так, полдела позади. Прощевайте, хлопцы. Шагай, господин хороший!

Мы постояли, пока Русакова и Угрюмого не скрыла тьма, и прежней дорогой отправились обратно.

Минут сорок спустя я подходил к дому Гизелы. Еще издали глаза мои приметили, что форточка закрыта: значит, Гизела у себя. Я осмотрелся, взбежал на крыльцо и постучал Тишина Видимо, спит. Постучал еще.

— Кто там? — послышался милый сердцу голос.

— Я, открой.

— Ах!

Я обнял ее в темноте и поцеловал.

— Что случилось? — испуганно спросила Гизела.

— Ровным счетом ничего. Прости, я на пять минут.

В комнате уже горел свет. Гизела запахнула легкий халатик, забралась с ногами на диван и недоверчиво посмотрела на меня. В ее глазах таился молчаливый вопрос. Я сел рядом с ней. Она спросила:

— На пять минут?

— Да, дорогая. Не больше.

— Ты знаешь, — промолвила она, — эта седая прядь придает твоему лицу трагическое выражение.