По ту сторону черной дыры
Шрифт:
– Что ты им пообещал? – спросил подполковник.
– Пожрать от пуза и выпить. Кто сколько сможет! – ответил старший прапорщик, – у них в этом году урожай не шибко богатый, так что пожрать на халяву они не прочь.
– Ты глянь, Иваныч, – они даже не удивлены! Точно каждый день из болота военную технику вытягивают!
– Дикари-с!
Крестьяне, одетые в простые, но добротные одежды, стояли небольшой кучкой и о чем-то «шпрехали». Затем, вдоволь насовещавшись, они принялись сноровисто составлять упряжь для необычной работы. Рядом
Через пяток минут один из местных подошел к отцам-командирам, и сказал, что все готово. Сзади в застрявшую машину уперлись солдаты, спереди тянущий момент создавался пятью парами лошадей, а сбоку стоял подполковник Булдаков и строго смотрел на все это. Дву– и четырехкопытные уперлись в сыру землицу и, попеременно стравливая, принялись тянуть-толкать застрявший автомобиль в сторону Парижа. Медленно ползя, «Урал» продвигался к более-менее твердому месту, где можно было увеличить давление в колесах и выехать на безопасную сторону. Плятковский хотел завестись и помочь движком, но подошедший «Бойскаут» быстро пресек дурные мысли.
– Вы глупы, Виктор! – безапелляционно заявил старший прапорщик, – эти лошадки, заслышав непривычный звук, могут запросто поскакать к Стиксу.
– Куда поскакать? – не понял водитель.
– В прекрасное далеко, – Леонид Иваныч не любил опускаться до объяснений, и поэтому просто хлебнул из фляжки, – помнишь, как удивился Чукча, когда узнал, что бензопила заводится? Теперь представь, что будет, если заведется эта тачка! Представил?
– Да я…
– Лажа это все. На, хлебни и успокойся.
Глава 23.
Посольский поезд двинулся дальше, а вслед ему глядели флегматичные «человеки» и вяло махали руками. Копируя их, Булдаков вяло высунул в окно переднюю конечность и, совершив ею пару абстрактных движений, проорал:
– Расширяйте дороги! Данке за прием! – Мухин дернул его за рукав.
– Палыч! Они, вообще-то, на французском разговаривают. Правда, местный диалект скорее похож на немецкий, а также изрядно разбавлен саксонским…
– А банту туда не замешался? – спросил офигевший Булдаков.
– Я серьезно, – обиделся Мухин, – здесь такая смесь!
– Лошади у них хорошие, – сказал меняя тему подполковник, – надо было семян на развод попросить.
Водитель прыснул. Мухин отвинтил колпачок с фляжки и неслабо приложился.
– Был бы с нами Малинин, – заметил он, – тот бы им своих оставил. Командир, а что вы им на память там дарили? Надеюсь, не набор солдатских сухарей?
– Хорош, Иваныч! Сухари нам самим нужны, – строго сказал Булдаков, – я им выделил три пары кирзовых сапог, да и то, только ввиду того, что мы их не носим. Норвегов забил ими половину «Урала».
– То-то я удивился, что один из них говорил о каких-то
– Хороши скороходы! – захохотал командир, – хотя, признаться, у меня был солдат, который в «кирзачах» стометровку пробегал за одиннадцать с половиной секунд.
– А за сколько этот уникум пробегал стометровку в кроссовках?
– Не успели выяснить. Соревнования были в Ошмянах, так он и мотанул в сторону литовской границы, как только надели на него шиповки. Даже инверсного следа не оставил.
– Случайно, не Шеремет его фамилия?
– Масиедовас. А что?
– Да нет, ничего. Интересно получается, – ответил старший прапорщик, зарываясь в свои мысли.
Подполковник поерзал на сиденье, пытаясь время от времени острить по поводу проплывающего мимо пейзажа, но его никто не слушал. Тогда он остановил машину и пересел к жене в УАЗик.
… И вот на четырнадцатый день пути показались Сент-Кантенские ворота Парижа. Издалека глядя на город – грядущий центр культурной Европы, Булдаков обратился к своим людям:
– Тут нам природой суждено взлететь, или упасть в… Пардон, задумался! В общем, что скажу. Город издалека вид имеет грозный, но не нам его штурмовать. Попытаемся обойтись без кровопролития и прочей ерунды. Где наши верительные грамоты?
– Вот, – протянула ему свиток Светлана. Подполковник долго разворачивал документ, затем минуты три упорно вглядывался в него, после чего побагровел.
– Кто сие рисовал? – прорычал он, нагнетая в систему давление.
– Городов! – заржали все, а вперед вышел смущенный Андриан.
– Чего там, – обиженно засопел он, – Норвегов одобрил. Сказал, что нехер перед франками жопой вилять.
– Ну, если только с такой позиции! – протянул подполковник.
Холст на переднем плане изображал ядерный грибок, в отсветах которого по бокам перемешивались второстепенные планы: тонущий «Титаник», зависший в пике самолет «Люфтваффе», корчащий рожи на электрическом стуле Аль-Капоне и ухмыляющийся Чикатило, держащий в правой руке саквояж, а в левой – окровавленный нож. Внизу, под всем этим великолепием, маркером ядовито-зеленого цвета оформилась запись на французском, извещающая, что податель сего кошмара – человек достойный.
Андриан городов был не столько связистом из группы капитана Селедцова, сколько талантливым подающим надежды художником психоделистом, видевшим мир в багрово-красных тонах собственного воспаленного сознания. Капитан Малинин поэтому поводу говорил так:
– Чем хороши картины Андриана? Тем, что не раздражают с похмелья. Глядя на них чувствуешь, что как ни паршиво тебе, бывает и гораздо хуже.
Это была истинная правда. На картинах Городова нельзя было различить ни сторон горизонта, ни сторон изометрической проекции, в коей они традиционно исполнялись, ни материал используемого холста. Его труды представляли собой законченные композиции со всех ракурсов.