По ту сторону фронта
Шрифт:
— Товарищ командир, что случилось?
— Наверно, сегодня будет облава, — ответил я и приказал Каплуну: — Проверьте все и выведите людей на восточную опушку.
Черный удивился:
— Не зря ли вы так торопитесь?
— Не зря. Птицы кричат на болоте. А кто их мог потревожить в такую рань? После всей этой истории с Рагимовым — только и жди гостей.
— Да. Это, пожалуй, верно.
Приближавшееся утро понемногу рассеивало темноту. Седой, как дым, вставал над болотом туман. От него потянуло сыростью и холодком. Мы присели к костру. Погрели руки.
Из темноты вынырнул
— Где командир?.. По кладкам из Хатыничей идут немцы.
— Это значит — с юга. И почти в ту же минуту явились Новиков и Дмитриев от журавлиного болота: там тоже немцы. Это — с северо-запада.
Медлить было нельзя.
— Тоня, туши костер.
— А что делать с супом?
— Забрать с собой… Все готово?.. Золочевский здесь?.. Рацию захватили?.. За мной!
Пересекли болото. На юго-западной опушке Заболотья я остановил отряд.
— Садись!..
Надо было переждать, выяснить, куда двигаются немцы — они уже показались. Группа, пришедшая из Хатыничей, развернувшись в цепь, шагала по моховому болоту к тому островку, который мы только что покинули. Еще не совсем рассвело, но мы различали их фигуры.
— Тише!
Все притаились. В людях я был уверен, но Николай Велько водил с собой двух собак — пойнтера и овчарку. Как бы они не залаяли! Особенно овчарка.
Держа на изготовку автоматы, фашисты прошли в каких-нибудь полутораста метрах от нас. Собаки не выдали.
Скоро появились фашисты и с другой стороны — из Борков. Выйдя по кладке в урочище Заболотье, он и тоже развернулись в цепь и двинулись мимо нас, прочесывая островок. А мы опять сидели, притаившись, не более чем в сотне метров от врага.
В это время издалека — с северо-запада — донеслись выстрелы. Должно быть, фашисты обнаружили партизанский госпиталь. А потом подняла стрельбу в Заболотье и группа немцев, прошедшая мимо нас. Очевидно, она брала штурмом наш прежний лагерь.
Да. Облаву подготовили серьезно. Проводники, которым Рагимов указал нашу базу, привели к нам врагов среди ночи. Это была первая ночная облава. Раньше немцы не осмеливались действовать в темноте. А сейчас расхрабрились, потому что их было много: тысячи полторы двинулись на нас сразу со всех сторон, да еще в окрестных деревнях стояло около пяти тысяч фашистов, готовых по первому приказанию выступить на помощь. Если бы весь наш отряд находился на базе, партизанам не удалось бы уйти от врага. А если бы наша маленькая группа задержалась еще на полчаса около землянки, враги застали бы нас врасплох.
Фашисты целый день рыскали по нашим островкам, то там, то тут поднимали стрельбу, перекликались, встречались и снова расходились, но так и не догадались, что на самой окраине Заболотья — в орешнике — скрывается весь штаб партизанского отряда. На закате — часов в семь вечера — они ушли, а чуть свет появились снова: опять стрельба, опять прочесыванье. И так дотемна. То же было и на третий день. Им, должно быть, казалось, что они все уголки обшарили, все кусты прошили автоматными очередями. С середины третьего дня поиски прекратились.
Трудно было лежать в сотне шагов от стреляющих во все стороны карателей! Порой казалось, что глаза какого-нибудь
За наших товарищей, высланных на задания, я был спокоен: они соберутся не раньше десятого октября, а гитлеровцы, конечно, не будут целую неделю дожидаться их на болоте. Но меня тревожила судьба партизанского госпиталя. Судя по выстрелам в той стороне, можно было предполагать, что, фашисты его обнаружили. А ведь там при раненых были только доктор Крушельницкий с женой (тоже врачом) да пять человек охраны. Оказать им помощь мы не могли и даже добраться до госпитального островка сумели только к вечеру первого дня облавы. Там все было разрушено, исковеркано, а из людей — никого. Начали искать, и в колодце нашли изуродованный труп Криворучко.
К утру выяснилось, что лесник привел один из отрядов фашистов прямо к нашему госпиталю. Нападение было внезапным. В короткой схватке Крушельницкий был убит. Криворучко, хоть и не мог подняться на ноги, бросил в гитлеровцев одну гранату, а другой гранатой взорвал себя, чтобы не попасть живым в руки врагов. Тимофей Есенков, командовавший охраной госпиталя, отбиваясь от немцев, сумел увести своих людей и легкораненых через болото в лес, где они и скрылись от преследования. Жену Крушельницкого фашисты схватили живой, раздели ее донага, привязали к телеге и под смех и ругань пьяных солдат привели в деревню Борки и там повесили.
…Еще в начале облавы, пропустив мимо себя первую группу врагов, мы съели фасолевый суп, захваченный из лагеря. А дальше?.. Все наши запасы достались фашистам, а у нас оставалось всего полпуда крупномолотой ржаной муки, да граммов двести бараньего жиру. Даже соли не было. И взять неоткуда. Появиться в деревне во время облавы было бы безумием.
Что мы могли приготовить из такого запаса?.. Изголодавшимся, нам впору было хоть сухую муку жевать. Но Черный предложил:
— Давайте, я вам мамалыгу сделаю.
— Из ржаной-то муки!
— Из ржаной. Я умею.
И тон у него был такой уверенный, что мы невольно согласились.
Даже я, родившийся и выросший в тех местах, где очень много едят мамалыги, поверил ему. А он и подпускать никого не захотел к своей стряпне. Налил в ведро воды, повесил над костерком и, когда вода закипела, начал сыпать туда муку, разбалтывая ее самодельным половником. Варево стало густеть, запахло чем-то съедобным, потом даже подгорело немного.
— Готово!
Сняли с огня и, обжигаясь, торопясь, начали есть эту необыкновенную пищу. Она тянулась за ложкой, склеивала зубы.