По ту сторону фронта

Бринский Антон Петрович

— Да ведь это клейстер!

— Почему клейстер? Это и есть мамалыга.

— Хороша мамалыга!

Посмеялись, но спорить не стали: мы были слишком голодны, неприхотливы и поэтому остались довольны. Уничтожили все и попросили добавки. И когда второе ведро такой же «мамалыги» было готово, очистили и его. Даже мыть не понадобилось.

— Ну вот и ладно. Теперь снова жить можно.

…И в этой облаве фашисты ничего не добились. Начальнику ганцевичского гестапо казалось, что Рагимов отдал ему в руки весь наш отряд. Какой редкостный случай! Он сам выехал на операцию и уже мечтал о полном разгроме партизан, о наградах и о повышении.

Вместо этого — несколько пустых шалашей, угли потушенных костров да труп предателя, брошенный неподалеку от лагеря. А за спинами карателей продолжались взрывы на железных дорогах, обстрелы машин, пожары складов…

Три дня ходили фашисты по нашим болотам и стреляли в пустые кусты. В конце концов они, должно быть, уверились, что неуловимые партизаны покинули район Выгоновского озера, ускользнув от карателей. Облава кончилась разочарованием начальника ганцевичского гестапо и лживой реляцией об уничтоженных партизанах.

День на партизанской базе

День партизанского лагеря начинался в октябре еще затемно. Тоня Бороденко и Лиза Ляндерс разжигают костер, готовят завтрак. Просыпаются люди, а с ними начинаются говор, движение. Мелькают во тьме едва различимые тени, вспыхивают золотые точки папирос-самокруток. У колодца звенят ведром, плещут воду. Кто-то умывается, фыркая и ворча… Смена часовых: приходят, уходят люди… Завтрак в редеющем сумраке… Час-другой отданы обычным бытовым мелочам. А потом начинается работа.

…Солнышко встало над кромкой леса. Туман поднимается от болота, клубится, рассеивается, улетает, и, должно быть, это он проплывает в синеве неба легкими перистыми облачками. Утренний влажный лес словно умыт росой и туманом.

На лужайке позади землянок — жухлая осенняя трава. Сосны и ели, обступившие ее, свежи и зелены, но березки — поближе к болоту — светло-желтые, а осинки пятнистые, красно-рыжие. А с другой стороны семья дубов стоит, словно в литом золоте. Листья опадают. И ветер в осеннем лесу шумит как-то по-особенному, протяжно и грустно.

Это постоянное место наших собраний, сегодня с утра почти весь наличный состав отряда здесь. Жизнь у нас нелегкая, и всего тяжелее — оторванность от Большой земли. Мы регулярно слушаем по радио оперативные сводки, но этого мало, да и сводки-то сейчас не особенно утешительные. Поэтому-то и надо — обязательно надо — время от времени собирать людей и беседовать с ними, рассеивать их сомнения и порой невеселые мысли, поддерживать и подбадривать их. Называйте это как хотите: политзанятиями, политбеседами, политинформациями, докладами о текущем моменте — все равно. Здесь, во вражеском тылу, мы особенно остро испытываем потребность в таких беседах.

Вот и сейчас… Я хотел, чтобы собравшиеся снова почувствовали непосредственную и тесную связь со всей страной, со всем народом. Напомнил о том, что приближается двадцать пятая годовщина Октябрьской революции. Советские люди привыкли встречать свои праздники какими-то дополнительными обязательствами, подарками матери Родине. Мы тоже готовим подарки: взяли на себя обязательство взорвать к 7 ноября 50 эшелонов и сообщили об этом в Москву. Те, кто пойдут сегодня на операции, вернутся только к празднику, а может быть, и праздник проведут на работе.

…Собрание кончилось. Одни пошли готовиться к выходу: надо проверить оружие и снаряжение, получить взрывчатку, подготовить все. Мало ли забот у подрывника, собирающегося на задание?.. Других,

у которых сегодня отдых, потянуло к партизанскому костру. Это привычка. Зимой у костра мы греемся, летом опасаемся от комаров и так сроднились с ним, с его горьковатым дымом, что, кажется, и жить без него не можем. Сейчас комаров уже нет, морозы еще не наступили, но бойцы опять сидят у огня, подбрасывают в него сухие сучья, сосредоточенно глядят на красные угли, думают свои долгие думы и рассказывают партизанские истории.

Подошел и я к одному из костров. Кузнецов — знаменитый «кум Макар» — рассказывает об одной из своих диверсий:

— …Значит, так. Подходим мы к дороге… А в аккурат перед этим встретили ребят из группы Шевяка. Идут злые, пасмурные. Лица, я бы даже сказал, черные от злости. Вот такие черные, как кудри у нашего Тамурова…

Дружный смех заглушает слова рассказчика. Ничего смешного нет, конечно. Кудри у Тамурова не черные, а совсем светлые, какого-то песочного цвета, но в устах Макара и эта неприхотливая шутка веселит слушателей.

— …Вот они нас и спрашивают: «Вы, хлопцы, случаем, не на дорогу ли?» — «Случаем, как раз на дорогу». — «Ну, так вертайте обратно — ничего у вас не выйдет!» — «Почему?» — «А потому, что прибыл новый полицейский батальон, и теперь к дороге не подойти. Мы три дня кружились, ничего не сделали, еле ноги унесли». Тогда я им говорю: «Ноги я вижу, что вы унесли, а вот головы, наверно, позабыли, если три дня даром хлеб ели»…

И снова смех. На этот раз Макар недовольно косится на смеющихся и продолжает:

— Забыли: смелости учись у разведчика, осторожности — у минера, твердости — у летчика, меткости — у наводчика, а смекалке и находчивости — у партизана… Так?

— Правильно, — вставляет Есенков.

— …Попрощались мы с ними и пошли. А уж я свой план обдумываю. Подползли к линии, установили, где у немцев засады и пулеметные точки… Вот я приказываю хлопцам разжечь костер, да побольше. Они рты разинули: «Да ты, кум, с ума сошел! Ведь тут от немцев всего триста метров». — «Вот и хорошо, что триста метров. Помните, командира приказ — Родины наказ». Покрутили они головами, однако зажгли. Тут я им велел скинуть кое-что из одежды и сложить возле костра, будто бы люди лежат и спят. А сам вместе с ними пошел дальше. За километр, наверно, ушли. Взлетает над лесом ракета, за ней другая. Ну, думаю, клюнули… Готовься, хлопцы! Вот мы ползем и слушаем, ползем и слушаем. Не знаю, сколько времени прошло, но только выбрались на полотно. С одной стороны поезд идет, а с другой стороны — откуда мы приползли — уж не только ракеты светят, а целое сражение идет. Стрельба… Крики. Тут мои хлопцы окончательно поняли. Пока фрицы воевали с нашим барахлом, мы поставили мину. Поезд кувырком, а мы — своей дорогой. А фашисты бегают по полотну. Паровоз и восемь вагонов — как корова языком слизанула. Ну что, получилось? Сто фашистов — пять нас, да смекалка про запас…

В это время один из сидевших заметил меня и поднялся. А за ним и другие встали.

— Ничего, ничего, сидите… А ты, Макар, все веселишь?

— Партизан весел тогда, когда под откос летят поезда. Вот и я рассказываю, как полетел под откос поезд.

— Здорово у тебя получилось.

— А это правило: где порядок и четко поставлена задача — там всегда успех и удача.

— Он за словом в карман не полезет, — говорит Есенков, — не Макар, а Кузьма Прутков.

— Да, язык у него хорошо подвешен… Ну что же, продолжай, Макар.