По ту сторону грусти
Шрифт:
Но ей действительно упорно не хотелось поднимать эти вопросы с Владой. Так, словно она со сменой пассии сменила круг общения. Ей гораздо больше нравилось обсуждать Андропова. с Лорой. У той был ряд достоинств: она походила на Алесю характером, жила в стольном граде Москве (которую вежливо недолюбливала) и была свежа восприятием. Перед ней уж точно не надо было оправдываться и рассуждать, как она дошла до жизни такой. Ей Алеся и рассказала о своём ослепительном плане.
Она решила составить программу-минимум: два тома "Истории Великого княжества Литовского", затем "ВКЛ в ХХ веке: от восстания 1898 года до наших дней", увесистый вузовский учебник по истории международных отношений и, наконец, биография
Жизнеописаний оказалось множество. Почти все - изданные при поддержке Католической церкви и её светских сателлитов. Алеся даже растерялась, когда в электронном каталоге высветилось двадцать семь наименований сразу. Потом она интуитивно отбросила несколько журнальных статей и "попсовых" книжек: список сократился наполовину, и тогда она начала отбор - а пока выбирала, то и сама немало прочла. Во время чтения она то беззвучно хохотала, то сидела в ошеломлении, то хмурилась, то принималась возбуждённо ходить между столов и полок. Она провела за книгами целый вечер пятницы и всю субботу, благо на борту библиотеки имелись и кафе, и даже комната отдыха - это был маленький город в городе, полноценная межгалактическая станция, так что при выходе в привычный Минск начинала кружиться голова и нападала растерянность: казалось, что высаживаешься на другой планете.
Но даже на этой планете Алеся не задержалась: придя домой, она аккуратно сложила книги в стопку на тумбочке, приняла душ и пошла спать.
– Ну наконец-то ты явилась, - с полушутливой укоризной приветствовал её Андропов.
– Ого, сколько фолиантов...
– Да меня ведь всего два дня здесь не было!
– воскликнула Алеся.
– Вообще-то, неделю.
Председатель призадумался, встал из-за стола и медленным шагом направился к камину. Он произнёс:
– Знаешь, предполагаю, что для нас время течёт по-разному.
– Конечно, - тихо отозвалась Алеся, - взять хотя бы летосчисление...
– Да не только. Я о твоих визитах: перерывы не совпадают. Правда, какая тут закономерность? Интересно её вычислить, да и то неясно - можно или нет.
Она просто кивнула.
– Но об этом потом. Настало время восхитительных историй, - усмехнулся Андропов и поглядел на Алесю.
Она откашлялась и начала рассказ, стараясь держать книги непринуждённо. Это было трудновато.
– Да положи ты их на стол!
– сказал Андропов.
Она нехотя двинулась, порывисто прошагала к столу, аккуратно положила на него стопку, но одну оставила и прижимала к груди - биографию. Она как раз оказалась сверху.
Итак, 11 сентября 1877 года в родовом имении Дзержиново Ошмянского повета Виленского воеводства родился мальчик, которому было предначертана необычная судьба. Его рождение по праву можно было назвать чудом: мать накануне родов упала в открытый погреб, но Бог миловал, она не разбилась и родила здорового ребёнка, пускай и до срока. Именно поэтому младенцу дали имя со значением: Феликс, которое на польский перевели как Щенсны, то есть "счастливчик".
Можно ли назвать счастливым человека с такой жизнью, рваной, болезненно напряжённой, как струна, - большой вопрос, но что жизнь эта была незаурядной, вне всякого сомнения.
До какого-то момента всё шло одинаково, описания детства и отрочества совпадали, но затем - когда один прибился к революционному кружку, другой пошёл учиться в семинарию. С этой точки и начиналось расхождение, и в итоге картина получалась живописная и поразительная.
Дело в том, что Феликс Дзержинский был примасом Великого княжества Литовского, при этом ещё и кардиналом. Он отметился необычайным религиозным пылом, его сравнивали то с Игнатием Лойолой, тем более что был он иезуитом, то с Торквемадой.
В области социальных отношений и церковной дисциплины кардинал Дзержинский был сторонником
Вдохновлённый новой политикой Ватикана, получив санкцию из Рима, кардинал Дзержинский начал упорное и яростное преследование модернистски настроенных клириков: в ереси подозревался каждый представитель духовенства, который хоть единым словом выразил свою симпатию в отношении модернизма. По инициативе кардинала была создана специальная инстанция, которая занималась сбором информации и доносов, на основе которых церковная инквизиция карала подозреваемых в "новой ереси".
Но это были ещё цветочки. Именно Дзержинский, носивший, кстати, титул государственного инквизитора, выступил архитектором новой структуры, которая родилась из слияния монархической тайной полиции и католической инквизиции - таким образом, именно он стоял у истоков спецслужб ВКЛ в их современном виде. И поэтому от священников он заслужил порицание из-за того, что слишком политизировал клир, да при этом, какова наглость, создал вполне светскую структуру со светскими же целями и порой довольно одиозными методами. Тем более, она стойко ассоциировалась с иезуитами, и из их числа раздались недовольные голоса, что Дзержинский порочит их орден. Правда, голоса эти быстро смолкли: недовольные быстренько отправились в глухие приходы на диких русинских и жемайтских землях.
Но Феликсу Эдмундовичу и вправду оказались тесны монастырские кельи - он стал приближённым великого князя Александра IV и оказывал значительное влияние на внутреннюю политику страны. Так что здесь уже напрашивалось другое сравнение - с кардиналом Ришелье.
Государственник до мозга костей, Дзержинский относился сурово не только к еретикам, но и к повстанцам и революционерам всех мастей, а уж марксистов он на дух не переносил и называл не иначе, как безбожниками и бесноватыми. По версии недоброжелателей, именно он подговорил князя открыть огонь по демонстрации рабочих и солдат на площади Свободы в 1918 году.
Революционеры ненавидели надменного кардинала шляхетского происхождения, на него было совершено несколько покушений. Во время одного из них он был тяжело ранен осколками брошенной в него гранаты, что потом повлекло за собой болезни, осложнения и, в конце концов, привело к ранней смерти.
Хотя не только суровостью и фанатизмом прославился этот церковный и государственный деятель. Он вовремя сообразил, что левые политики удачно прикрываются социальными вопросами. Конечно, никто не отрицает и христианского человеколюбия кардинала, которым он, конечно, обладал, несмотря на крутой характер. Но он же быстро сообразил и произвёл расчёт: нужно выбить у врага из рук его оружие, действуя по принципу подобия. Поэтому некоторые историки из числа "панегиристов" называют Дзержинского ни больше ни меньше, а "отцом литвинского социального государства". Дело, конечно, и в том, как он постоянно делился с князем своими соображениями и, по сути, подкинул ему наброски многочисленных реформ - а была и деятельность, которая находилась чисто в его юрисдикции. Здесь сразу же вспоминают о детских приютах, строившихся по всему Княжеству, тем более что сирот тогда было много: минуло четыре года Великой войны с Германским Рейхом, наступило перемирие, и когда Литва лихорадочно отдышалась, то стало видно, как велики понесённые потери и сколько детей осталось без родителей...