По ту сторону грусти
Шрифт:
– Ну что ты меня так пристально изучаешь, а, барышня?
– улыбнулся Андропов.
– Может, нарисовать хочешь?
Ох. Вот взял и всё моментально просёк.
– Я что, ничего. Нарисовать - это уж потом как-нибудь. А вы тоже слишком внимательно смотрите, - парировала Алеся.
– Смотрю, потому что красиво. Но и волнуюсь тоже, - строгим тоном ответил Андропов.
– Или ешь ты, как котёнок, у которого желудочек не больше напёрстка?
Как это непривычно: он - и за неё беспокоится. Её это всегда раздражало, заставляло огрызаться и закатывать глаза. А тут растрогалась.
– Ладно, - примирительно произнесла Алеся, - я со стройностью
И спокойно рассказала ему. В какой-то момент лицо у Андропова стало грустное и слегка растерянное, Алеся оттого ещё больше смутилась.
– Надо же, и ведь тоже почки, - произнёс он тихо и как будто рассеянно.
Алеся с досадой вздохнула:
– Да подумаешь, что вы так беспокоитесь, это ж по сравнению с вашим - ерунда... Ой, в смысле, вообще ерунда.
Тут уже деланно возмутился Юрий Владимирович:
– Ну ты как скажешь! Можно подумать, я какой-то трухлявый пень.
– Зато делаете больше, чем некоторые здоровые дубы, вместе взятые!
– нашлась Алеся, и они оба расхохотались.
На прощание он легонько погладил её по плечу, бережно положил на талию большую тёплую ладонь:
– Береги себя.
– Это вы себя берегите, Юрий Владимирович, а я-то что, я уж как-нибудь, - пробормотала Алеся, а изнутри снова поднималась нежность. "Я никогда тебя не брошу".
И проснулась она вовремя, как раз чтобы не позволить какого-то лишнего движения или слова - хотя одно из них просилось наружу, и без него это новое время оказалось бы незамкнутым, несовершенным.
Но уже когда она неслась на вокзал за билетами - её отправляли в командировку - от собственной дерзости гулко билось сердце, а в голове стоял воздушный перезвон - у неё созрел злодейский план.
Глава тринадцатая
Явление
Сценарий, как правило, один. Взволноваться. Для успокоения начать что-то делать. Выполнить необходимый минимум. С чистой совестью расслабиться. Внезапно обнаружить, что "всего этого" недостаточно. Похолодеть. И вот тут-то принимаешься лихорадочно зубрить оставшиеся билеты и резать "шпоры". Или метаться по квартире, пытаясь собрать оставшиеся вещи. Их всегда оказывается на удивление много, и все они какие-то особо каверзные.
А ещё ведь надо было успеть в магазин до закрытия. С этим Алеся благополучно справилась, но аккуратные с виду пакетики никак не хотели умещаться в сумку - тогда она с раздражением выкинула оттуда запасные джинсы, одну футболку, книгу и фен. Логически она прекрасно понимала, что едет не в глушь, на месте всё можно достать, а без чего-то обойтись. Но её точила тоскливая суеверная тревога, и казалось, что в том и состоит мужество, таинство, залог благополучного исхода, чтоб тащить на себе не очень-то необходимые вещи - преодолевать тяготы.
На месте всё равно обнаружишь, что чего-то не хватает - остаётся смириться... но ещё некоторое время переживать и слоняться. Из-за этого Алеся проспала почти все три часа, извернувшись на жёстком сиденье скоростного поезда.
Защёлкнув вещи в ячейке, прихорошилась; так и не смогла выдавить улыбку, но хотя б собрала в кучку разъезжающиеся глаза и изобразила осмысленный
Она прождала в казённом коридоре минут с пятнадцать. Мельком успела подумать, как заочно, но всё равно знакомы все эти секретари, партсобрания, комитеты и так далее, но её, снова изумлённую давно не новой догадкой, уже пригласили в светлый, протестантски аскетичный кабинет.
Из-за стола поднялась длинная сухая девушка, года на три старше. Внезапно губы её приоткрылись, узкие голубые глаза утратили строгость и округлились - она засияла крупнозубой улыбкой и воскликнула:
– Алеся! Ну и ну!
И та машинально, ещё не помня и не понимая, вымолвила:
– Гедре!
Пол мягко качнулся под ногами и вернулся на место. Параллели. Опять.
– После того, как мы разъехались с курсов, я ничего о тебе не слыхала.
– И я о тебе, - призналась Алеся.
Ей было странно, что Гедре Кунигаускене обращается к ней по-белорусски. В "правильной" вселенной она могла разговаривать по-шведски и по-английски, на худой конец, по-литовски, но уж явно не на Алесином родном языке: так уж запечатлелась картинка давнего лета.
В этот самый момент, ведя вполне вдумчивый и бодрый разговор, Алеся ощущала, как усилилось сердцебиение и пересохло во рту. Северная столица давала ей недвусмысленный сигнал: началось.
Совершенно внезапно оказалось, что в командировке делать почти нечего. Вернее, после кипения первых двух дней поток активного деяния иссяк - оставалось ожидание, несколько звонков и небольшие завершающие штрихи. В виленском отделении были обескуражены: ретивая Стамбровская провернула всю основную работу вдвое быстрее обычного и сама ещё растерялась: она-то думала, что так и надо. Вот и накинулась.
Вспомнились те самые курсы в Швеции. Алеся туда приехала со стахановской решимостью грызть гранит науки. Но вопреки ожиданиям, штудиями их не перегружали. Ничего головоломного и экзотичного она не почерпнула. Больше запомнилось хождение по лесам, песни у костра, игра в бадминтон целыми днями. А главное - радость от говорения и понимания, захватывающее чувство житья среди ребят из восемнадцати стран мира: это ощущали все, и своё собрание гордо именовали "интернационалом".
Из менее лиричного вспоминалась преддипломная практика: тогда Алеся тоже пришла с яростным запалом день и ночь посвящать испанскому переводу на благо родного автопрома, но очень скоро оказалась предоставлена сама себе.
Внезапная свобода всегда сбивает с толку - и целые народы, и отдельных людей. Стоит ли говорить, что именно это с ней случилось вечером второго дня. Тем более, вот тут-то и подступило к Алесе то, чего она так беспокойно хотела и томительно боялась.
Нереальности добавляла и обстановка как по заказу: жила она в маленькой квартирке на улице Святого Николая, в третьем этаже. Всё, как в рассказах Фрая, которого Алеся, несмотря на снобизм, восприняла на ура, себе на удивление...
Она выглядывала из-за занавески и наблюдала, как сгущаются сумерки, окутывая зелёные облачка сада за стеной и кладку старинной церкви. Чувство было точно, как перед экзаменом: сдаст, не сдаст. Даже в низу живота так же постыдно и круто прихватывало, как под дверью аудитории - вот уж заходить пора, а хочется пулей нестись в уборную. Там, разумеется, ничего не получилось бы, главное, шагнуть через порог, перетерпеть, а там само рассосётся - так и бывало. Теперь к этому ощущению прибавилось нытьё в глубине за поясницей, будто гул большого бака, по которому размеренно колотят палкой.