По ту сторону грусти
Шрифт:
– Это, конечно, мистический анекдот, - улыбнулся министр, - но принцип верный. Пусть даже меньше "чудес" выпадет на вашу долю, но лучше поберечься.
Тогда Алеся смиренно кивнула. Потом, на мосту, во время более откровенной беседы, придумала безобидный, эстетичный сюжет. Но на самом-то деле, вряд ли она думала об осторожности, переступая порог служебной квартиры на Патриарших прудах.
Ей вроде было что скрывать, но сама она, со сладким облачным вздохом, едва ли понимала - что именно.
Она пыталась найти кортасаровский мотив, а получилось - чёрт знает что.
Обычно
Но она даже не помнила, как очутилась именно в этом сне. Помнила детали, ощущения. Например, своё смущение: разуваться при входе или прямо в обуви в гостиную, как в Европе? В итоге сделала выбор в пользу западных нравов и гордой поступи на шпильках, но до самого конца не была уверена, что правильно. Увы, в университете их учили тому, каков порядок вывешивания флагов при встрече иностранного представителя. А подобным мелочам - увы.
Алеся старалась держать спину прямо, как легендарная Коллонтай. Скользнула взглядом: крахмальная скатерть, напитки, нарядное стекло с насечками, как сейчас делает фабрика "Нёман" - она словно где-то видела это, в какой-то книге. Обаятельно, широко улыбнулась, как всегда, когда смущалась, но пыталась произвести впечатление. Юрий Владимирович ответил тонкой сдержанной улыбкой, будто не в первый раз, налил ей бело-золотистого рейнвейна.
Стоп.
Она почему-то думает о нём по имени-отчеству, и встречается будто тоже не в первый раз. И откуда он знает о её любви к чилийскому совиньону, тем более, откуда такое вино в Союзе, ведь - злобный Пиночет и оголтелая хунта... О Господи.
Лёгкой тенью ложится на её ум желание всё проанализировать, и так же легко уходит - несмотря на степень достоверности, сон остаётся сном.
Они говорили о национализме в союзных республиках. Алесино мнение почему-то было очень интересно председателю КГБ - и она излагала его даже смелее, чем обычно: ведь она осознавала, что в любой момент может проснуться. И оставить противника ни с чем. А они действительно увлеклись полемикой.
– Я не эксперт с научной степенью, - предупредила Самбровская, - я могу в первую очередь говорить от лица собственного народа, а потом уже делать обобщения.
– Ну и всё-таки излагайте, - подначивал председатель, - у вас ведь свежий взгляд.
"Пускай и вредный, и ошибочный", - проскальзывало в его ироничных глазах.
Алеся откровенно раздражалась. Как можно не понимать таких простых вещей? Например, идеи о ценности нации как интегральной категории самоидентификации... Сердилась ещё больше, понимая, что твердокаменная большевицкая позиция, может быть, только поза - ведь он сложнее, умнее, тоньше... Неужели настолько её за достойную не считает, что пытается скормить такие ходульные тезисы? А ведь чёрт возьми, это обидно. А если нет? Неужели мифы о советской зашоренности -
О нет. Опять-таки. Это она-то считала?
До поры до времени она прохладно относилась к советской истории, считая её каким-то досадным недоразумением космического масштаба, не заслуживающим внимания, разве что скорби оттого, что оно в принципе имело место. Поэтому она гораздо больше знала о правых режимах Запада, чем о собственном прошлом. И только с возрастом начала понимать, что из песни слова не выкинешь, что всё гораздо сложнее. И теперь до сих пор лишь нащупывала путь познания, но уже научалась видеть неявленные потенции и символические отражения иных реальностей, и на примере своего наставника в тайных знаниях увидела действие этого закона...
Когда-то её сразила харизма маршала Жукова, потом она надолго охладела и "ушла к немцам", а там - логично же?
– к латиносам, потом обратилась к Европе, потом в процессе изучения холодной войны на неё как на международника произвёл впечатление Громыко - но вот в симпатиях к Андропову она никогда не была замечена. Он долгое время был для неё формальным компонентом невнятной скоропостижной диады "Андропов и Черненко" - это сейчас она сгорает со стыда, вспоминая, как ставила их на одну доску.
И все эти мысли она успела передумать во сне беглым фоном, и так же естественно отмести в сторону - чтоб не мешали спору.
Она не планировала ввязываться в полемику. Но их беседа перешла в столкновение и увлекла обоих. Алесю словно чёрт тянул за язык, и в словах её звучало всё больше провокации. Председатель понемногу терял терпение. Она с холодком страха в груди и с жаром на щеках замечала, как лицо его становится жёстким, а глаза за стёклами очков сверкают льдом. Ещё она отпустила пару шуточек. А ведь Юрий Владимирович терпеть не мог антисоветских анекдотов и подколок.
– Да вы чистой воды экстремист, - недобро усмехнулся Андропов, - я могу лишь по достоинству оценить вашу смелость. Хотя, кроме смелости, оценивать, собственно, нечего, - саркастично усмехнулся он.
Ах, мерзавец.
Алеся тяжелее всего сносила оскорбления, наносимые её уму - её не столь волновала "порядочность".
– Я думаю, наш спор лишён оснований, - покачала головой Стамбровская, пытаясь скрыть за леностью движений адреналиновую дрожь.
– Мы никогда не то, что не согласимся друг с другом, но даже, наверное, - не поймём...
– Правда?
– обронил председатель.
Почему её затянуло в этот странный сон? Ведь сейчас она болезненно чётко ощущала токи энергий и созданную атмосферу - и чувствовала неодолимое отторжение. Практически равное неодолимому притяжению.
– Потому что пустое - толковать о ценностях нации, и даже этноса, человеку без роду без племени, - ядовито усмехнулась Алеся.
Это был удар ниже пояса.
Юрий Владимирович застыл и побледнел как полотно, лицо у него было, как у человека, сражённого пулей. Чуть придя в себя, он, наоборот, молча, в нависшей тишине, покраснел от переполнившей его ярости, а пальцы сцепил так, будто смыкал их на Алесиной шее.