По ту сторону грусти
Шрифт:
Она старательно и со всей любовью воскресила в памяти один особенно яркий концерт: оркестр американских ВВС The Ambassadors исполнял композиции Гленна Миллера. Она умилилась их трогательному приветствию на белорусском и ещё тогда подумала, что эта программа могла бы понравиться Андропову - тогда, когда он был для неё всего лишь занятным советским персонажем, не более. Впрочем, у Влады с министром всё начиналось с того же...
И концерт начинался так же, как когда-то, и теми же репликами, и - оркестр заиграл "Лунную серенаду". И с первых же нот лицо Андропова осветилось улыбкой.
– Ты знала!
–
– Ну, не первый же день с тобой знакома, - жмурясь от удовольствия, промурлыкала Алеся.
– Но Миллера я полюбила ещё до знакомства с тобой, если что!
Юрий Владимирович без слов обнял её за талию и нежно поцеловал в плечико. От неожиданности Алесю затопила волна жара и печальной сладости: она только сейчас поняла, как редко он стал её целовать - но не оттого, что разлюбил, а оттого, что стеснялся. Алеся не удержалась и прижалась губами к его щеке - и тут же смутилась своего порыва в гуще толпы и отпрянула, и горя от этой новой неловкости, что-то вспомнив, ласково пожала его руку и прошептала на ухо:
– Ладно, Юра... пойдём, есть место получше.
И правда, стоять было нельзя. Ни газоны, уже занятые развалившейся на пледах молодёжью, ни гранитный парапет у ратуши, ни ступени - ни за что, конечно. Но у неё было блестящее решение.
Алеся тщательно, как художник-реставратор, выписывала эту восстановленную реальность. Ей пару раз бросалось в глаза, что какие-то товарищи слушают концерты с балкона, опершись о старинного вида балюстраду. Она не знала, кто они таковы, что к чему, но у неё дух захватило от такого шика и романтики.
И во сне она нарисовала всё набело без оригинала - и потеряла голову, наслаждаясь предвкушением. Они с Андроповым вошли - вполне ожидаемо это оказалось какое-то кафе, затем направились к лестнице, Алеся волновалась и улыбалась чуточку нервно - и свою страшную ошибку поняла только тогда, когда Юрий Владимирович, преодолев три ступени, пошатнулся, скривившись от боли. Он вцепился дрожащими пальцами в перила, лицо его побелело. Алеся в тот же миг подхватила его, тихо вскрикнув, и тотчас же от осознания своей жестокой тупости из глаз её брызнули слёзы.
Как можно было забыть! Лестница. Арина когда-то боялась лестниц, доходило чуть не до панических атак, и Алеся всегда помнила, всегда подставляла руку - сейчас-то как оплошала?! В уме у неё пронеслись все эти унизительные и горькие случаи, когда Андропову становилось плохо на публике - всё это ей ещё предстояло лицезреть, в качестве наказания: смотри, палач. Да как бы там ни было. Как было можно забыть, как больно и тяжело подниматься?
Можно, конечно, от стыда застрелиться на месте. Но так делу не поможешь. Бережно обнимая Андропова, Алеся постаралась проговорила, пытаясь придать голосу твёрдость:
– Юра, соберись. Пожалуйста, ты ведь можешь. Вспомни, что это сон.
Повисла тяжкая пауза. С улицы и сюда долетали обрывки мелодии, внизу стучали приборами и звенели стеклом. Алеся не сразу отважилась посмотреть ему в лицо. И изумилась: всё ещё бледное, оно выражало не страдание, а решимость, даже с тенью улыбки: "Ещё посмотрим".
– Да, - ровным голосом произнёс Андропов.
– Ты права, это сон... волшебный сон...
– прикрыв веки, вздохнул он.
И, выпустив Алесину руку, пошёл
– Ну вот, а врёшь, что всё забыл, - тихо сказала ему Алеся, глядя исподлобья, и снова тихонько пожала его горячую вспотевшую руку.
Андропов ничего не ответил и опять молча поцеловал её в плечо.
Потом они слушали концерт, сидя на стульях с уютными пледами, как в Вильнюсе. Алеся соврала, что здесь работают её знакомые и она договорилась, хотя на самом деле просто перекроила ткань сновидения. Они наслаждались любимыми мелодиями, держась за руки, и пили чай. А когда концерт подошёл к концу и окончательно стемнело, для них наступило утро.
Про Владу Алеся тогда и вовсе забыла из-за своих тревог. Но та не обиделась и сама объявилась через пару дней - истинно дипломатичным и ведьминским способом: просчитав линии вероятностей, объявилась в аптеке, куда пришла Алеся. Она пришла за душицей и брусничными листьями: тут они продавались дешевле, чем в знаменитых "Васильках". Алеся уже медленно пошла к выходу, на ходу запихивая травы в сумочку, но справа раздался знакомый густой голос:
– А вас, Штирлиц, я попрошу остаться.
Влада покупала ромашку. Тоже экономила или нашла способ напомнить о себе? А Алеся б расстроилась из-за своей беспамятности, если б не старая шутка.
– Ничего, не беспокойся, - сразу сказала Влада.
– Я видела вас на балконе над рестораном "У ратуши".
– Она улыбнулась.
– А вы удивительно друг другу подходите. Честное слово, ну это очень странно! Да, всякие мещанские штуки типа возраста, облика и наше ещё непримиримое: правый-левый... Но такое чувство, что - так должно быть. Должно и всё. И вот с генералом была экзотика, а здесь - нет; и оба интеллигентные такие, блузка эта твоя английская, а как он тебе руку целовал... Ой, Алеся. Жаль, что всё так получается... как оно в принципе получается. Я вот когда мы вечером тогда гуляли, слушала тебя, но всё равно как-то далеко всё это было. А теперь, кажется, начинаю понимать, почему ты его любишь. Эй, Лесь. Ты что, плачешь? Зачем? Ну прости, Леся, я не хотела!..
Но она, пробормотав скомканные извинения, кинулась к выходу.
Глава двадцать четвёртая
Обратный отсчёт
К тому времени уже стало ясно: этот героически светлый взлёт его души во сне - единственная вспышка, и таких проблесков уже не будет. Конечно, были и потом светлые моменты. Но тот вечер стал для них последним праздником.
Ещё потом начались какие-то рваные перескоки и перебивки со временем, дни вылетали и проходили врозь, иногда порталы не срабатывали, и поэтому столь же резко начался период, о котором Алесе долгое время не хотелось думать: лето восемьдесят третьего.