По ту сторону Нила

Фосселер Николь

Колдстримцы – старый, заслуженный полк инфантерии, отличившийся при Тель-эль-Кебире и бывший в Александрии и Суакине с самого начала египетской кампании, – не поддерживали особых связей с Королевским Суссекским. Поэтому Джереми лишь коротко кивнул им и продолжил свой путь. Однако краем глаза он увидел, что офицеры остановились на середине лестницы, а потом до него донесся их разговор.

– Черт меня подери! – шепотом воскликнул неприятный кислый голос, показавшийся Джереми знакомым. – Это еще кто?

Джереми остановился. Он хотел было бежать дальше, но потом передумал и резко развернулся на каблуках.

– Глядите-ка, Фредди Хаймор!

Водянистые глаза на веснушчатом лице сузились:

– Лейтенан Хаймор, если позволите!

Джереми поджал губы и поставил ногу на следующую ступеньку.

– Откуда

у тебя этот мундир? Как это они не упекли тебя в вооруженную отборными дубинками деревенскую гвардию?

Тонкие брови Хаймора поднялись.

– Каждый получает по заслугам, не так ли, Данверс? И я заслужил Колдстримский. Только что из Англии, через Александрию… – Хаймор глубоко вздохнул, выпятил грудь и самодовольно провел ладонью по кителю.

Джереми с шипением выдохнул сквозь стиснутые зубы.

– Должно быть, это дорого обошлось твоему старичку. – Он пренебрежительно оперся на согнутую в колене ногу.

Взгляд Хаймора скользнул по капитанским нашивкам Джереми.

– Кто бы мог подумать, что у тирана Норбери такие хорошие связи! – Он презрительно скривился. – Если бы я знал, что он так платит тем, кто ублажает его дочь, то занялся бы ею в свое время. Она как будто не возражала…

Глаза Джереми потемнели и угрожающе заблестели.

– Не перегибай палку, Хаймор, – прохрипел он, выпрямляясь. – Здесь, в казарме, люди падки на сплетни. А о тебе есть что рассказать…

Хаймор тяжело задышал и рванулся вперед, чтобы наброситься на Джереми. Товарищи с трудом удержали его на месте.

– Ты мне за это заплатишь, мерзкая крыса, – зашипел Фредди. – Вдвойне и втройне, ты понял?

На улице Джереми ослепило солнце, и он сощурил глаза. Губы его изогнулись в довольной улыбке.

...

Йорк, 29 июля 1884

Саймон, любимый, я должна немедленно написать тебе, иначе умру от радости. Я выдержала! Я окончила Бедфорд!

И даже с оценкой «очень хорошо».

Не знаю, как это у меня получилось. Письменные работы шли на удивление легко. Вероятно, я смогла бы и на «отлично», если бы не запуталась на устном экзамене по искусству и несколько ужасных – действительно ужасных! – минут не знала, что мне говорить. Слава богу, я быстро взяла себя в руки! В то утро я места себе не находила и чуть не умерла от страха. А сейчас я просто ужасно счастлива и горда собой.

Тем не менее… Мне грустно, что тебя нет рядом. Я так хочу показать тебе свое свидетельство! Большой привет от Грейс тебе и всем остальным! Она уже вовсю пакует вещи. Мне тоже следовало бы этим заняться, ведь мы отправляемся домой уже послезатра. Грейс, конечно, все выдержала на «отлично». Теперь подумывает, не сдать ли ей на магистра. Во всяком случае, это не повредит, считает она.

В последнее время я так сосредоточилась на экзаменах, что совершенно перестала задумываться о том, как мне жить дальше. Но теперь, когда страсти понемногу утихают, я все больше убеждаюсь в том, что должна сдать на бакалавра, как Грейс. По истории живописи и музыки я вполне потяну.

Есть еще одна отличная новость, Саймон! Мисс Сиджвик выхлопотала мне должность ассистентки. Мисс Мартино охотно взяла бы меня себе в помощницы. Меня, Саймон! Не знаю, как мне сказать об этом папе. Ведь я не смогу пойти против его воли даже после того, как в марте стану совершеннолетней. Я очень волнуюсь при мысли о том, что наконец увижу дом, где ты вырос, и места твоего детства. Ты только должен мне их показать. Но это мы устроим, правда? Сразу, как только ты вернешься.

Я считаю дни, когда снова смогу тебя увидеть. Однако момент нашей встречи иногда представляется мне таким далеким и неопределенным! Я больше так не могу.

А порой мне кажется, что какая-то малая частичка моего «я» отделилась от меня и осталась там, в Эстрехэме, в домике, вокруг которого бушует гроза… Это как в детской игре. Я выбираю день и убеждаю себя, что именно тогда увижу тебя снова. Рождество прошлого года. Пасха нынешнего. Мои экзамены в июле. А может, ближайшее Рождество? И, уж конечно, мой день рождения. Четырнадцатого марта, ты не забыл?

Береги себя, любимый, и скорее возвращайся ко мне. Я посылаю тебе тысячу поцелуев

за каждый день, проведенный тобой вдали от меня, и столько же за каждую ночь.

Навсегда твоя

Ада.

27

...

Ассуан, 23 августа 1884

Дорогая Грейс, я пишу тебе в спешке, как и все остальные, решившие в последний момент набросать родным пару строчек. Мы выступаем. Точно, конечно, ничего не известно, но, без сомнения, в южном направлении, в Судан, в Хартум. Возможно, ты ничего обо мне больше не услышишь, пока мы не вернемся. Однако при первой же возможности я обязательно объявлюсь.

Джереми

Рукой в перчатке Грейс протерла запотевшее стекло. Снаружи проплывал декабрьский Суррей в синих, оттенка лаванды, и каменно-серых тонах. Пашни и луга лежали под толстым покрывалом снега, а деревья, которые как будто мерзли без листвы, надели на голые ветки пушистые меховые шапки. Вот показались первые дома Гилфорда, и в свинцовое небо потянулись вертикальные столбы дыма.

Возок остановился. Грейс вздрогнула, бросила взгляд в окно и сняла обутые в полусапожки ноги с наполненной раскаленными углями железной печурки. Распахнув дверцу, Грейс выскочила на обочину дороги, на утрамбованный снег, который тут же таял под ее теплыми подошвами.

– Сиди, Бен, не беспокойся! – крикнула она кучеру.

С каждым словом у нее изо рта вылетало легкое облачко. Джек и Джилл тоже дышали, как паровозы.

– Ладно, ладно, мисс Грейс, – весело отозвался укутанный в сто одежек Бен, – вероятно, я уже не молод, но и не настолько стар, чтобы списывать в утиль. Мне еще по силам спуститься с козел и помочь вам выйти из кареты.

– Я знаю, – улыбнулась Грейс, – но это действительно не нужно.

Она вернулась к возку, чтобы вытащить из него небольшую дорожную сумку.

– Когда за вами заехать, мисс Грейс?

– Заезжай, как только соберешь все пакеты для моей матери. Потом отогреешься чаем у Тельмы. Как тебе такой вариант?

– Само собой, мисс Грейс. – Бен усмехнулся в надвинутый почти до самого носа шарф. – Веселого вам вечера!

Он дернул поводья и прищелкнул языком.

– Спасибо, Бен, увидимся!

Грейс помахала вслед удаляющейся повозке и побрела к дому по снегу, который скрипел под ее ногами, как резина.

Вскоре на стук медного кольца отворилась дверь из темного дерева, и Грейс окутала волна теплого воздуха, насыщенного ароматами ванили, корицы и кардамона.

– Здравствуй, Руби.

Грейс потопала у порога ногами и отряхнула снег с юбки.

– Здравствуйте, мисс Норбери.

Горничная Пекхамов сделала легкий книксен. Стройная, с большими серо-зелеными глазами на круглом лице, она выглядела пятнадцатилетней девочкой, хотя была старше Грейс.

– Вы, конечно, к мисс Пекхам?

– Да, если можно, – ответила Грейс и сделала отклоняющий жест, когда Руби попыталась взять у нее сумку. – Выглядит тяжелее, чем на самом деле. – Грейс поставила сумку и сняла перчатки.

– Грейси! – В проеме кухонной двери показалась Бекки со следами муки и сахарной пудры на лбу. Поверх ее шерстяного платья с закатанными рукавами был повязан передник с замысловатой вышивкой и пышными оборками, о который она сейчас запросто вытирала руки. Внезапно Бекки остановилась и посмотрела на подругу: – У тебя… есть новости?

Грейс прикусила нижнюю губу и опустила глаза.

– Нет.

С августа месяца от мальчиков не было никаких известий. Все, чем располагали девушки, были сообщения в ежедневных газетах. И в их свете картина представлялась совсем не утешительной. Еще в мае махдисты заняли Бербер – город на Ниле к северу от Хартума, отрезав пути к Суакину. Генерал-майор Гордон посылал один отряд за другим, чтобы прорубить беженцам коридор, однако ни одна из попыток успехом не увенчалась. Столь же неустанно отправлял он курьеров в Каир, Суакин и, прежде всего, в Лондон. Генерал просил помощи и описывал бедственное положение в городе. Однако лишь немногие его посланцы достигали цели. Большинство их гибло от рук махдистов или поворачивало обратно. Десять тысяч человек оказались заперты в Хартуме, по другим сведениям, двадцать и даже тридцать. И всем им угрожала смерть от голода, холеры и обстрелов.