По ту сторону пропасти
Шрифт:
Ну, уж дудки!.. Ей всё-таки не шестнадцать!
Она раздражённо фыркнула и уселась за столик. Даже смазливый княжеский отпрыск не способен испортить ей аппетит! Она разломила воздушную, ещё тёплую булку и привычно-радостно вдохнула душистый пар. Взяла столовый нож, намазала маслом разлом и сверху положила толстый слой яблочного джема из вазочки. Откусила щедро, не заботясь о производимом впечатлении, запила глотком густого сладкого капучино и зажмурилась от восторга.
– Гошподи, какая я гоодная, – прошамкала она с набитым ртом, не открывая глаз. – Какое бвашенство…
И тёплый мужской смех
Он опирался щекой на руку, улыбаясь, и глаза его были полны золотых искорок и тёмной, непонятной тайны.
Да откуда ж взялось это чудо на её голову, Господи?..
И вдруг её накрыло… Мелькнула вспышка, померкло солнечное утро и зал почти пустого кафе…
Маленький кудрявый мальчик сидел у неё на коленях, тянул пухлую, в перетяжечках, ручку и сонно хлопал прозрачными карими глазами, полными золотистых искринок…
Она вздрогнула и перестала жевать. Видение исчезло, оставив в мозгу медленно меркнущий след.
Григорий посмотрел слегка вопросительно, изящно приподняв бровь. У него вообще была очень развита мимика. Нина молча, с застывшей у рта надкушенной булочкой, разглядывала его так, словно он был не слишком приятным экспонатом из кунсткамеры.
Это уж совсем ни в какие ворота…
В конце концов, он не выдержал:
– Со мной что-то не так? Почему ты так смотришь?
Нина сокрушённо вздохнула и опустила глаза. Медленно отпила глоток.
– С тобой всё не так… – мрачно сказала она, наконец, ясно ощущая, как где-то в центре груди, прямо за грудной костью, формируется маленький тоскливый комочек.
Домечталась, блин…
Необычное видение намертво впечаталось в подсознание, в саму суть памяти и разума… Григорий Геловани всегда теперь будет вызывать в памяти образ кудрявого малыша… Так уж странно она устроена. Какой кошмар, особенно если учесть, что раньше такого не случалось. Те немногие мужчины, с которыми она встречалась, никогда не вызывали «детских» ассоциаций…
Как хорошо, что княжеский отпрыск не владеет телепатией!.. А, впрочем, пёс его знает!.. Странный он… словно нарисованный увлечённым, романтически настроенным художником персонаж на ярком эпическом полотне…
Но одно она знала точно. Этому непонятному фарсу пора положить окончательный и бесповоротный конец. Хоть и жаль немного, но дальше нельзя. Даже ежу понятно, что нельзя!
И Нина вскинула глаза, полные холодной решимости, и бросилась в бой.
– Послушай, Григорий. Давай начистоту, а?.. – Она положила на тарелку недоеденную булку, скрестила на груди руки. Какой-нибудь умник с психологическим уклоном сказал бы: «закрылась».
Григорий тоже скрестил руки и откинулся на спинку. В глазах замерцал непонятный – азартный? – огонёк.
– Давай, – спокойно согласился он. – Ты, очевидно, собираешься послать меня подальше?
Нина не смогла не улыбнуться. Но это не помешало её боевому настрою и не сбило с толку. Не на ту напал!
– Поскольку ты очень настырный, придётся вдолбить тебе несколько простых истин, – холодно заявила она. – Ведь и в прошлый раз ты всё прекрасно понял, не так ли?
Григорий молча кивнул, но уголки губ слегка дрогнули, приподнимаясь,
Она нарочито медленно оторвала зубами кусок булки, прожевала, запила его кофе. И, чеканя фразы, словно монеты, сухо продолжила:
– Мне тридцать один. Я – медсестра «Скорой помощи». Живу в «хрущобе» с пожилыми родителями на свою зарплату и их пенсии. Обладаю жёстким прямолинейным характером, за что некоторые называют меня «Нинка-полководец». Имею неприятную привычку говорить то, что думаю, поэтому у меня почти нет друзей. Не склонна заводить лёгкие, ни к чему не обязывающие интрижки, поэтому, наверное, до сих пор одна, – она вздохнула и посмотрела невидящим взглядом на цветы за окном. – Так что, Гриша… Твоя молодость, внешность и твои деньги – это, конечно, для кого-то, может и хорошо, но… Словом… – тут она запнулась, почувствовав вдруг огромную усталость, и не умея облечь в понятные слова весь тот сложный и противоречивый кисель, что бродил у неё в голове. – Не знаю, что тебя во мне так привлекло, но, надеюсь, теперь-то ты понял, что я… что со мной… Короче, я думаю, тебе следует поискать развлечений… с кем-нибудь другим и лучше… из своего круга и своего возраста.
Уф-фф!.. Она чуть помолчала, сцепив в напряжении пальцы, дожидаясь, чтобы её маленькая отповедь «всосалась».
Он молчал, рассеянно обводя пальцем нехитрый орнамент на чашке. Тёмная длинная чёлка упала на глаза, скрывая от неё их выражение. Без его взгляда, тёплого, согревающего, вдруг стало холодно и очень одиноко…
Она была честна с ним. Но что-то внутри, в самой недоступной глубине души, неприятно морщилось, пока она привычно жёстко расставляла всё по тем местам, которые считала единственно правильными. И всё же что-то было не так… словно птица решила стать рыбой, нырнула в толщу воды, и немедленно начала тонуть, с огромным трудом ворочая когда-то сильными и лёгкими крыльями…
Но теперь уже поздно, теперь уже всё.
Она тихонько вздохнула, и плечи как-то сами собой поникли.
Он всё молчал.
Наконец, она не выдержала и осторожно спросила:
– Я надеюсь, теперь тебе всё ясно? Извини за откровенность, но ты сам напросился…
И тут Григорий поднял голову и начал негромко, но выразительно декламировать:
Два лезвия кинжала одного,
Они спиной обращены друг к другу.
И меж собою делят оттого
Один позор или одну заслугу.
Честь не двулика. И не раз бывало,
Кинжал надёжно защищал её.
Не потому ль два лезвия кинжала
Единое сливает остриё?
Мерцает сталь холодная сурово,
И я желаю более всего,
Чтобы сливались истина и слово,
Как лезвия кинжала одного.