По ту сторону стаи
Шрифт:
Я смотрю на лужайку. Оба соперника лежат. Вокруг Анри расползается алое пятно, которое чуть парит в холодном воздухе. Монфор тоже не шевелится, непонятно, в сознании он или нет: верно, произошедшее - это последнее, что он сделал, быть может, даже не совсем осознанно. К ним почему-то никто не идёт. Приказ хозяина, - догадываюсь я.
Лена подходит сзади и обнимает меня. Я одной рукой прижимаю её щёку к своей, так мы и стоим, продолжая глядеть в окно.
– Теперь он связан кровью, ты поняла?
– вдруг спрашивает она.
И тут до меня доходит. Я не знаю, как так вышло, что стажёр взял верх, не знаю, вмешивался
Монфор слегка шевелится. Он поднимает голову и видит перед собой труп своего врага. Наверное, сейчас время превратилось в бесконечность для тебя, Эдвард Монфор, потому что ты застыл, как соляной столп, и не сводишь взгляда с тела Анри Леграна.
– Приведи его сюда, Лена, - раздаётся тихий приказ. В дверях стоит хозяин и смотрит на нас.
– Да, Милорд, - отвечает Лена. В глазах у неё ни слезинки. Хотя я точно знаю, что она чувствует. Это знает и хозяин, потому что, когда она проходит мимо, он останавливает её и пальцами невесомо прикасается к её лбу.
– Милорд!
– выдыхает она; лицо вспыхивает смесью восторга и страха.
– Семья Легран будет щедро вознаграждена, Лена, - говорит он.
– Поверь мне.
Не сводя с него взгляда, она, как заворожённая, пятится к двери и выходит.
– Всегда надо помнить о каждом слове. Даже не произнесённом вслух, - говорит мне мой Господин.
...Чёрное пламя болевой атаки, оказывается, пахнет грозой... фейерверк вспышек боли, затягивающий в бездну безумия... Всё это существует только в его голове, но Эдвард не знает, не понимает, не думает, он не в состоянии думать. И вот по какому-то наитию он видит крошечный перерыв между этими вспышками, собирает последние силы...
– и перехватывает контроль. Выжить, любой ценой - ценой смерти того, кто напротив. Тело противника само разрывает кожу и мышцы, ни секунды не сомневаясь в правильности решения; сосуды распадаются, выпуская на волю миллионы крошечных кровяных шариков... А потом Эдвард проваливается в темноту.
...Свет бьёт ему в глаза, и глазам больно, хотя они закрыты. Кто зажёг здесь свет?
Эдвард приходит в себя. Он лежит на заиндевевшей земле и слушает звенящую тишину. Надо же, и впрямь звенит, как хрустальный бокал или человеческие ветряные колокольчики - хотя, может быть, это сосульки или замёрзшие ветви кустарника? Он чуть смещает взгляд и видит какую-то тёмную кучу. Анри, - догадывается Эдвард. Он не шевелится, и под ним зловеще расплылось кровавое пятно. Эдвард поворачивается на живот и, постанывая, ползком добирается до тела соперника, чтобы оценить, насколько серьёзны повреждения. Добирается... и застывает. Серые упрямые глаза невидяще смотрят в небо, горло рассечено, будто кинжалом, и из раны ещё продолжает стекать тоненькая струйка крови. Анри мёртв. Кровь. Везде она, эта проклятая кровь. Сколько же её было, если вся одежда Леграна и земля под ним пропитались ею, как губка? В воздухе витает тяжёлый запах металла. Запах смерти?
– Пойдём, Монфор, -
– Пойдём, - повторяет она, видя, что он не понимает.
Эдвард покорно поднимается и, едва не падая от боли и слабости, идёт за ней. А перед глазами у него кровь - на земле, в воздухе - она мельчайшими каплями висит, словно туман. Много-много кровяных шариков - и память о затопляющей его разум красной волне, похожей на бархат...
Войдя в комнату, он видит лицо Близзард. Суровое и жесткое, но одновременно непередаваемо женственное лицо, которое совсем не портят шрамы на левом виске...
– Ты выиграл, - говорит она.
Он смотрит на свои руки и видит, что они тоже испачканы кровью. Кровью Анри Леграна, убийцы и государственного преступника - уже только потому, что на его руке был "волчий крюк". Но Эдвард почему-то не чувствует удовлетворения. Кровью человека - вот что чувствует он.
Между желанием мести и самой местью кому-то конкретному - пропасть, преодолеть которую можно только однажды...
Эдвард подходит к кровати и ложится лицом вниз.
В такой позе он лежит до вечера. Когда я вижу его лицо в следующий раз - передо мной словно бы другой человек. Черты заострились, стали резче, исчезла округлость щёк, словно он в один момент похудел на несколько фунтов и прибавил в возрасте несколько лет.
– Ты всё сделал как нужно, - говорю я ему.
Эдвард не отвечает. Сползает с кровати, по моей просьбе даёт мне воды и садится рядом.
– Я не думал, что это... вот так, - вдруг говорит он.
– Я не хотел.
– Ты отомстил, и закончим на этом, - отрезаю я.
– Смерть - это страшно, - сообщает он.
Я не знаю. Я не помню, кто был у меня первый, кто второй, так давно это было. Хотя нет. Первого, кого ты отправил на тот свет, помнишь всегда - это происходит не просто так, отнюдь не из гнусной прихоти. Это необходимость. Но если продолжить дальше, то становится всё равно, не будешь же забивать себе голову всякой дрянью.
Но сейчас не время говорить об этом. Поэтому я просто молчу: мне почему-то кажется дурным тоном, если я произнесу хоть слово. Не смотря на то, что я не вижу тут ровным счётом ничего страшного или отвратительного.
Отвратительна супружеская измена. Страшно невыполнение приказа. А убийство... По приказу - рутина, как те дела, которые ты делаешь каждый день; без приказа - разнообразие. Из мести - долг, защищаясь - необходимость.
Конечно, обыватель, шёпотом произнося слово "Межзеркалье", будет, как огня, бояться хоть на дюйм переступить черту - никому не хочется становиться отверженным, чьим именем пугают на ночь детей. И всё это превращается в норму морали. Перешагнуть моральные запреты очень тяжело, а кому-то практически невозможно. Но стоит совершить это первый раз, и в человеке что-то начинает меняться, а дальше катится, как под откос. Поначалу его может удерживать только страх перед законом, но чем дальше, тем больше он начинает получать от этого удовольствие. Трудно только стать убийцей. А быть им - уже легко. Учись, студент...