По ту сторону воспитания

Виньковецкая Диана Федоровна

После «маечного» в Даничкином творческом самовыражении выделяется «графически–досковой» период, происходящий от слова «граффити», не путайте со словом «графика», имеющего общий корень, но без тяжёлой трудовой нагрузки, и от слова «доска», но не как предмета раскрашивания, а как средства передвижения. Этот период характеризуется интенсивным заполнением свободных пространств стен города Бостона и окрестностей графическими каракулями. Даничка набивал рюкзак красками самых разных цветов, некоторые неизвестного происхождения, но отдельные куплены за собственный Даничкин счёт, и на доске (skate-bord) отправлялся на поиски пустых городских стен. Иной раз к нему присоединялся Эля, но где-то на местах, потому

как на доске он бурно не передвигался из-за ноги, сломанной в детстве. Они раскрашивали всё, что попадётся под руку, как-то попался трамвай и был раскрашен. Этот весёлый трамвай проехал по всему Бостону, радуя художников. Потом трамвай вымыли ацетоном, смыв экспрес–сионную живопись, и теперь только на фотографиях можно увидеть это свободное самовыражение. Хотя можно было бы удивить публику трамваем на выставке в музее современного искусства.

Свободных художников как-то застали полицей–ские за творческой работой на крыше, где они раскра–шивали трубу общественного здания. Полицейские имели честь привезти художников на служебной машине домой. Блюстители чистых стен предупредили, что художники должны получить разрешение «лайсенс», как на ловлю рыбы или убийство оленя, на раскраску свободных стен города, потому что свободных художников много, а свободных стен мало, и рекомендовали встать в очередь. Наши стали в очередь и ждут, когда освободится какая-нибудь стена или какой-нибудь забор.

А пока они тренируются дома, и на втором этаже в Даничкиной комнате появилась стена самовыражения, расписанная Даничкой при участии Эли. Стену мы сохраняем как свидетельство свободного творческого выражения, созданного любовью разбрызгивать краски. Приходите смотреть!

Чистота и её последствия

Одним январским вечером Даничка звонит из школы совсем неожиданно посредине недели:

— Мама, мне мистер Шапиро сказал, чтобы я тебе позвонил! — плача говорит мне Даничка.

— Даничка, что случилось? Что? — спрашиваю я.

— Мы с «руммэйтом» делали что-то нехорошее…

— Что? Что? — с ужасом спрашиваю я (в голове молнией промелькнула мысль о «нехорошем»).

— Курили марихуану, — отвечает Даничка.

У меня будто камень с души сняли.

— Ну, ладно, хорошо, больше не кури, — пожурила я Даничку, не в силах скрыть радость от снятия чудовищного подозрения…

Проходит некоторое время, и мистер Шапиро спрашивает Даничку:

— Ну что, ты позвонил матери?

— Позвонил, — отвечает Даничка.

— Что мать сказала?

— Она сказала, как хорошо, что я не гомосексуалист! — объяснил мистеру Шапиро Даничка, хотя я ничего такого не говорила.

— Да?! — сказал мистер Шапиро. — Странные эти русские. Курить марихуану — против закона, а гомосексуализм — это генетическая предрасположенность.

Когда Даничка передал мне заключение мистера Шапиро, я призадумалась: кто же страннее, русские или американцы? На одних весах — закон, на других — чувства. И до сих пор для меня загадка — рассчитал Даничка, как меня напугать? Или потом в моём голосе ему послышалось облегчение от «чего-то нехорошего»? Про другие «загадки» я смущаюсь говорить, потому что запутаюсь и наговорю всяческой чепухи. С одной стороны, я за свободу и чистую любовь, а с другой, как подумаю, что мои мальчики… будут страдать от всех, уж лучше пусть только от слабой половины человеческого рода. Поэтому я избегаю говорить на эту тему, хотя, казалось бы, понимаю мужчин — как тяжело преодолеть этот чудовищный барьер непонимания между двумя полами! Одним словом, я боялась, вдруг мои мальчики не преодолеют этот страшный барьер и останутся по ту сторону понимания женщин, в полном незнании прелестей сталкивания двух воль с разными знаками.

Лёнины

мальчики меня больше беспокоили, чем свои, потому что они были до невозможности чистые и жутко красивые. Даничка тоже был хорошенький, но настолько вне чистоты и порядка, что по этому параметру не подходил под мои опасения.

Какими только способами Даничку ни приучали в школе к чистоте и порядку! Проверяли ежедневно сложенность вещей в комоде — вся одежда должна лежать в ящиках по порядку и по назначению ровными стопками. Наказывали, не отпускали домой и даже заставляли неподвижно сидеть десять–пятнадцать минут перед воспитателем, если обнаруживался непорядок в комнате или в комоде. Даничка не поддавался! В школе он ещё кое–как собирал вещи в определённую последовательность, но дома с генетической предрасположенностью он не справлялся. Его комнату покрывал равномерно–накиданный слой, состоящий из самого разнообразного материала от трусов и маек до всего, что только можно себе представить: книг, красок, бумаг, тарелок, носков. Тут и там на поверхности этой толщи возвышались отдельные холмики новейших отложений, последних накидов, ещё не успевших аккумулироваться и достигающих уровня письменного стола.

Как-то наш приятель Миша захотел в комнате у Данички посмотреть хоккейный матч, и хотя я его предупредила, что там беспорядок, он ответил, что его не удивить творящимся в комнатах у детей. Однако к Даничкиному телевизору ему так и не удалось пробраться. Чтобы остаться незапятнанным, нужно было раскачаться на канате, повиснуть над банками и распылителями красок, не угодить ногами в стоящие канистры с растворителями, и Миша не смог приземлиться на хоккейном поле.

В глубине души меня этот беспорядок утешал. У Лёни на счёт Даничкиной предрасположенности была другая, но тоже утешительная точка зрения: он считал, что Даничка готовится к миллионерству и уборкой помещений не собирается заниматься.

А вот Боря и Эля несколько волновали — мылись пять раз в день, правда, это ещё не такой страшный показатель, а свойство всех американцев, меняли одежду два или три раза в день, это тоже ещё ничего, но когда они взялись гладить носки и всю одежду складывать, заботиться о чистоте и опрятности — сами стирать, гладить и складывать бельё в стопочки — это становилось подозрительным. Зайду в их комнаты — у каждого в чулане стоит по гладильной доске и утюгу, чистота, всё убрано, развешано в чёткой последовательности, каждый носок со своей парой лежит в ящике под кроватью скрученный. Что и думать не знаю? Я не приучала их к такой стериль–ности, не моя генетическая предрасположенность, и более того, всегда настороженно относилась к повышенной аккуратности. «В доме ни сориночки — скучно на периночке…»

А тут носки гладятся! Всё в наиполнейшем порядке — аж, нехорошо делается. Пугающая чистоплотность!

Но вслух я их хвалю, в качестве награды и чтобы отвлечь от чистоты, предоставила возможность Эле взять котёнка, которого он хотел. Соседская кошка согрешила, и котят раздавали и предлагали всем окружающим. (При наших переездах кота Васю из-за его обаяния и ума зажилил наш друг режиссёр Димент и переименовал в Луи, чтобы кот нас не узнавал.) Для Эли я опять повторила все «котовые обязанности и ответственности за кота».

Он котёнка посмотрел, погладил, подумал, и на следующий день произнёс: «Нет, я не хочу ответственности за кота.» На этот раз я тоже не взяла, потому как мне вполне хватало четверых мальчиков и новой работы. Кот у нас не появился, а появился интерес к девочкам. Вместо домашних животных завелись девочки. Чистота в комнатах уменьшилась. Я поняла, что трёхмерное пространство мальчики нарушать не собираются, а останутся в обыкновенном измерении.

Юз Алешковский, наблюдая развитие наших мальчиков, в сердцах сказал: