По ту сторону

Устьянцев Виктор Александрович

— Сколько их?

— Двое.

— Они ушли.

— Тогда я побегу. Я быстро.

— Подожди, — остановил мальчика лейтенант. — Сначала расскажи, как лучше пробраться к Днепру.

— К нашим?

— Ну да.

Паша оказался человеком весьма осведомленным. Он не только хорошо знал дорогу к Днепру — летом бегали туда с мальчишками купаться, — но рассказал, где расположены немецкие батареи и огневые точки, как их лучше обойти. Единственную карту-двухкилометровку Коняхин отдал Переплетову. Теперь все пришлось запоминать, и он

заставлял Пашу несколько раз повторять, где, как и что расположено. Только после того, как все заучил наизусть, разрешил Паше идти в хату.

Все-таки Коняхин подполз к окну, чтобы слышать разговор Паши с родителями. Ребенок к тому времени утихомирился, и лейтенанту хорошо было слышно, что происходит в хате, хотя разговор велся вполголоса.

2

Тихонько скрипнула дверь, и женщина спросила:

— Кто там?

— Это я, мама.

— Чего тебе?

— Дело есть.

— Какое еще дело на ночь глядя? — рассердилась женщина. — Ведь наказала, чтобы не вылезал из ямы. Хорошо, что эти поганые рожи ушли. Где Тонька?

— Там, спит она. Да ты не кричи, тише, у меня секретное дело.

— Что еще удумал? Говори! Я вот тебе ремнем по секретному месту пройдусь, будешь знать, как по ночам шляться!

— Да тише ты, мама. Там наш командир раненый. Ему перевязать раны надо и поесть. Грей лучше воду.

— Какой еще командир? — встревожилась мать. — Откуда он взялся?

— Я спал и вдруг чувствую, что кто-то меня ощупывает… — начал рассказывать Паша, но мать прервала его:

— Пусть уходит. Куда мы его денем? Если его найдут, нас всех перестреляют.

— Погоди, мать, — вмешался мужской голос. — Надо помочь человеку, наш ведь, советский.

— Да разве я против того, чтобы помочь? Пусть берет, что надо, и уходит. У нас вот их трое, ребятишек-то, я ведь не о себе, о них беспокоюсь.

— Ладно, кипяти воду, а то скоро рассветет.

И верно, начинало светать. Лейтенанту пришлось отойти от окна и спрятаться в траве. Дальнейшего разговора он не слышал. Видел только, как над трубой взвился дымок: значит, затопили печку и греют воду. Потом в доме опять заплакал ребенок. Уже совсем рассветало, когда из хаты вышла женщина с ребенком на руках. Тихо окликнула:

— Товарищ!

Лейтенант чуть приподнялся.

— Лежите, лежите, — сказала женщина и подошла ближе. Остановилась над ним и, глядя куда-то в сторону, быстро заговорила: — Вам тут оставаться нельзя. Вон у того дома, куда я смотрю, — немецкий штаб, и там ходит часовой. Вам надо пробраться к нам на чердак по лестнице. Если сумеете, пока часовой будет идти обратно, проскочить на чердак — ваше счастье. Если же поймают, мы вас не знаем и вы нас тоже — у меня, видите, дети, мал мала меньше. Поняли?

— Понял. Большое спасибо вам.

— Ладно, чего там. Не чужие.

Она ушла. Лейтенант подождал минуты две-три и приподнял голову. Теперь и он увидел часового, вышагивающего по дорожке вдоль дома. Вот он повернул

сюда. Сколько он будет идти в один конец? «Раз, два, три, четыре… пятьдесят семь… восемьдесят шесть… девяносто две… Ага, остановился, осматривается, повернул обратно. Значит, полторы минуты. Мало!»

Лейтенант подполз к лестнице, стал ждать, когда часовой повернется к нему спиной. Пора! Он не помнил, как взлетел по шаткой приставной лестнице, не знал, откуда у него взялись силы для такого броска. Уже с чердака посмотрел в щель и увидел, что часовой все еще идет к нему спиной.

Чердак на три четверти был забит сеном. Коняхин сделал в нем нору, залез в нее, замаскировал изнутри вход. В норе было тепло, его разморило и стало клонить ко сну. Внизу было тихо, в хате о чем-то изредка переговаривались, но он различал только мужской, женский и детский голоса, слов же разобрать не мог. Должно быть, разговаривали слишком тихо.

Он задремал. Разбудил его чужой женский голос:

— Куда это тебе, Ефимия, столько воды?

И знакомый голос:

— Ребенка купать. Всю ночь надрывался.

— Может, заболел? Застудишь.

— Ничего, распарится — крепче спать будет.

— Ну смотри.

Потом скрипнула дверь и по двору прошаркали чьи-то шаги. Наверное, женщина шла в калошах.

Он решил не спать. И все-таки опять задремал, его разбудил робкий детский голосок:

— Дяденька!

Сквозь сено он увидел девочку. Она сидела на корточках и оглядывалась. Лейтенант разгреб сено и высунулся:

— Ты меня?

— Ага. Вот это вам, — она сунула ему алюминиевую, почерневшую от времени кастрюльку. Потом стала сматывать с лежавшей рядом куклы тряпки. Аккуратно скатала их в трубочку и протянула лейтенанту.

В кастрюльке был суп — жидкий, но пахнувший удивительно вкусно. Девочка вынула из-за пазухи деревянную ложку. Она смотрела, как он ел, и в глазах ее были одновременно и страх и любопытство. Лейтенант подмигнул ей, и девочка улыбнулась.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Тоня. А вас?

— Дядя Саша. Я страшный?

— Не-е, — протянула девочка. — Грязный.

И, вспомнив что-то, заторопилась. Она вернулась быстро, лейтенант еще не успел съесть суп. В бидончике с отбитой эмалью принесла теплую воду. Опять присела на корточки и стала смотреть на лейтенанта. Страха в ее взгляде не было, осталось только любопытство.

Он начал зубами развязывать узлы на забинтованной руке.

— А ты уходи, — сказал девочке, подумав, что ей незачем смотреть на его раны. Но девочка не ушла, только подвинулась ближе к лазу и оттуда смотрела на него.

Он тщательно промыл раны, перевязал их, сунул остатки тряпок за пазуху, для Яши.

— Теперь забирай посуду и уходи, — сказал девочке.

— Велели оставить здесь, — ответила Тоня и, забрав куклу, полезла на лестницу.

«Правильно, — сообразил лейтенант. — Уберут ночью, а то часовой у штаба может заметить и догадаться».