По ту сторону
Шрифт:
Коняхин и Переплетов заскочили в хату. Они точно рассчитали, что могут оставаться в хате не более трех минут. Поживились не многим: нашли в печи горшок с кашей, да на столешнице — ломоть хлеба.
Хотели растянуть это на несколько дней, но не вытерпели — съели все сразу. На четверых, конечно, было мало, только растравили аппетит. Тем не менее настроение у всех улучшилось. Но его тут же испортил Вася Голенко:
— А горшок-то зря взяли. Хватятся — чего доброго, поднимут тревогу. Перевалить
— А то не хватились бы?
— Тогда они подумали бы, что все съели те двое, что ушли к орудию. А то и старший мог съесть.
— Да, история…
К счастью, все обошлось благополучно. Те двое, сменившиеся с поста, и верно, пошумели, ходили в другую хату, что-то кричали. Наверное, подумали на соседей. Неизвестно, чем все это кончилось бы, если бы не пришел старший. Он нес за спиной туго набитый рюкзак и два каравая хлеба — должно быть, получил паек на всю неделю.
— Вот если бы этот рюкзак… — мечтательно сказал Голенко. — Да еще бы табачку на закрутку.
— Посмотрим, может, и табачку достанем, — утешил его Переплетов.
Но в следующие три дня опять ничего не ели.
Впрочем, голод оказался не самым главным их врагом. Был конец октября, и по ночам подмораживало. Они ложились рядом, тесно прижимаясь друг к другу. Крайние все равно мерзли, хотя поворачивались то на один бок, то на другой, чтобы поочередно греть о соседа грудь или спину. В середине всегда лежал Яша — у него раны оказались самыми тяжелыми. А их даже нечем было перевязать.
И тут наступило самое страшное — раны нагноились. От Яши шел тяжелый, сладковатый запах, от которого начинало тошнить. У Коняхина худо было с рукой: палец еле держался, а главное — чувствовалось жжение, и лейтенант начал опасаться гангрены. Надо было что-то делать.
И он решился.
— Ваня, разбинтуй-ка мне руку, — попросил он Переплетова.
А когда тот разбинтовал, лейтенант сказал:
— Достань нож.
Переплетов достал перочинный нож.
— Режь!
— Да вы что? — испуганно отшатнулся механик.
— Видишь, уже гниет. Если начнется гангрена, мне крышка. Значит, надо резать. Прошу как друга…
— Не могу я…
Переплетов и сам понимал, что лучше всего этот палец отрезать. Но перочинным ножиком? Да еще без бинтов и лекарств. Если бы каплю йода или хотя бы спирту, чтобы протереть нож! Но у них ничего не было.
Палец похоронили тут же, в овраге.
На пятнадцатые сутки лейтенант сказал Переплетову и Голенко:
— Сегодня ночью попытаетесь пробраться к нашим. На передовой сейчас относительно тихо, немцы успокоились, момент удобный.
— А вы?
— Яшу бросать нельзя. А с ним не пройдем.
— Мы тоже не можем вас бросить, — сказал Переплетов. —
— Зачем же погибать? Нам еще фашистов добить надо, до самого Берлина дойти.
— Это все так, но мы вас тоже бросить не можем.
— Если пройдете, пришлете за нами хотя бы разведчиков.
— А вдруг тут без нас что-нибудь случится? Все-таки четверо — не двое.
— С одним-то пистолетом? — усмехнулся Коняхин. — Кстати, возьмите его. Мне он все равно ни к чему, руки-то забинтованы, стрелять не могу.
— Но…
— Это приказ!
— Есть! — сказал Переплетов, впрочем, без особого воодушевления.
Они долго обсуждали, как лучше пробраться к линии фронта, в каком месте ее перейти. Когда стемнело, Переплетов и Голенко ушли.
В эту ночь Коняхин так и не уснул — все прислушивался и вздрагивал от каждого звука; то ли это был крик ночной птицы, то ли скрип двери в одной из ближайших хат.
Но ни выстрелов, ни криков не было слышно, и к утру он с облегчением подумал: «Значит, прошли».
Он немного успокоился, но уснуть не мог. В голову лезли разные мысли. Правильно ли он поступил, отправив Переплетова и Голенко? То, что всем оставаться здесь бессмысленно, — ясно. Но, может быть, надо было пробираться всем четверым? Конечно, Яшу пришлось бы нести на себе, и, напорись они на немцев, уйти с раненым на руках было бы трудно. А все же…
Он один решает их судьбу сейчас. Над ним нет ни командиров, ни начальников. Но он отвечает за этих троих подчиненных ему людей и перед командирами, и перед Родиной, и перед партией, и перед родными и близкими этих людей. Он, коммунист Коняхин, лейтенант Советской Армии. Правильно ли он распорядился их судьбой?
Иван Митрофанович, хотя и не хотел их с Яшей оставлять, понимает, что иначе он не мог поступить. А остальные? Понимают ли? Да, они целиком доверяют ему как командиру и коммунисту. Он самый молодой из них, но все слушаются его беспрекословно, ибо он олицетворяет сейчас и Советскую власть, и партию коммунистов.
Днем он немного вздремнул, а в следующую ночь опять прислушивался — ждал разведчиков. Но они не появились ни в эту ночь, ни в следующую. «Неужели с Переплетовым и Голенко что-то случилось?» В то, что сюда не смогут пройти разведчики, он не верил.
И хотя он скрывал от Яши свою тревогу, оберегая его от излишних волнений, Косенко сам думал о том же.
— Зря вы остались со мной, товарищ лейтенант. Все равно я уже не жилец. А вам из-за меня пропадать ни к чему.
Чтобы как-то отвлечь Яшу от подобных рассуждений, Коняхин рассказывал ему о своей довоенной жизни. О том, как учился в педагогическом техникуме, как потом учительствовал в совхозе, в Оренбургской области.