По Уссурийскому краю
Шрифт:
На всём протяжении река принимает в себя с правой стороны только два небольших горных ручья: Тамчасегоу [132] и Панчасегоу [133] . От места слияния их идёт тропа, проложенная тазовскими охотниками и китайцами-соболёвщиками.
По пути я замечал, что в некоторых местах земля была истоптана и взрыта. Я думал, что это кабаны, но Дерсу указал мне на исковерканное деревцо, лишённое коры и листьев, и сказал:
— Его скоро начинай кричи!
132
Да-ма-ча-цзы-гоу —
133
Пань-чан-гоу — долина извилистая, как кишка.
Из объяснения его я понял, что, как только у изюбра окрепнут молодые рога (панты), он старается содрать с них кожу, для чего треплет какое-нибудь деревцо. Другой самец, придя на это место, понимает, что это значит. Он начинает злиться, рыть землю ногами и бить молодняк рогами.
Река Инза-Лазагоу впадает в реку Тютихе в 5 километрах от моря. Нижняя часть долины последней представляет собой три широкие котловины.
Километрах в двух от устья реки начинаются болота. Песчаные валы и лужи стоячей воды между ними указывают место, до которого раньше доходило море. В приросте суши принимали участие три фактора: отрицательное движение береговой линии, наносы реки и морской прибой.
Около самого залива река вдруг поворачивает налево и течёт вдоль берега моря, отделяясь от него только песчаной косой. Раньше устье Тютихе было около Северного мыса. Во время наводнения в 1904 году река прорвала эту плотину и вышла прямо к бухте. Как только в прежнем русле ослабевало течение, море заметало его устье песком. Так образовался слепой рукав, впоследствии обмелевший. В скором времени он превратился в болото. Длинное озеро, которое сохранилось между валами в одном километре от моря, вероятно, было самое глубокое место залива. Нынче озеро это почти всё заросло травой.
На нём плавало множество уток. Я остался с Дерсу ради охоты, а отряд ушёл вперёд. Стрелять уток, плававших на озере, не имело смысла. Без лодки мы всё равно не могли бы их достать. Тогда мы стали караулить перелётных. Я стрелял из дробовика, а Дерсу из винтовки, и редкий раз он давал промахи.
Глядя на его стрельбу, я невольно вслух высказал ему похвалу.
— Моя раньше хорошо стреляй, — отвечал он. — Никогда пуля мимо ходи нету. Теперь мало-мало плохо.
В это мгновенье над нами высоко пролетала утка. Дерсу быстро поднял ружьё и выстрелил. Птица, простреленная пулей, перевернулась в воздухе, камнем полетела вниз и грузно ударилась о землю. Я остановился и в изумлении посматривал то на него, то на утку. Дерсу развеселился. Он предложил мне бросать кверху камни величиной с куриное яйцо. Я бросил десять камней, и восемь из них он в воздухе разбил пулями. Дерсу был доволен. Но не тщеславие говорило в нём, он просто радовался тому, что средства к жизни может ещё добывать охотой.
Долго мы бродили около озера и стреляли птиц. Время летело незаметно. Когда вся долина залилась золотистыми лучами заходящего солнца, я понял, что день кончился. Вслед за трудовым днём приближался покой; вся природа готовилась к отдыху. Едва солнце успело скрыться за горизонтом, как с другой стороны, из-за моря, стала подыматься ночь.
Широкой полосой перед нами расстилались пески; они тянулись
Около моря караван наш остановился. Через несколько минут кверху взвилась струйка белого дыма, — это разложили огонь на биваке. Через полчаса мы были около своих.
Стрелки стали на ночь рядом с маленькой фанзой, построенной из плавникового леса около береговых обрывов. Здесь жили два китайца, занимавшиеся сбором съедобных ракушек в полосе мелководья. Большего радушия и большего гостеприимства я нигде не встречал.
За этот переход все сильно устали. На несчастье, я сильно натёр пятку. Надо было. всем отдохнуть, поэтому я решил сделать днёвку и дождаться возвращения Г. И. Гранатмана и А. И. Мерзлякова.
Ночью больная нога не позволяла мне сомкнуть глаз, и я несказанно был рад, когда стало светать. Сидя у огня, я наблюдал, как пробуждалась к жизни природа.
Раньше всех проснулись бакланы. Они медленно, не торопясь, летели над морем куда-то в одну сторону, вероятно, на корм. Над озером, заросшим травой, носились табуны уток. В море, на земле и в воздухе стояла глубокая тишина.
Дерсу поднялся раньше других и начал греть чай. В это время стало всходить солнце. Словно живое, оно выглянуло из воды одним краешком, затем отделилось от горизонта и стало взбираться вверх по небу.
— Как это красиво! — воскликнул я.
— Его самый главный люди, — ответил мне Дерсу, указывая на солнце. — Его пропади — кругом все пропади.
Он подождал с минуту и затем опять стал говорить:
— Земля тоже люди. Голова его — там, — он указал на северо-восток, — а ноги — туда, — он указал на юго-запад. — Огонь и вода тоже два сильные люди. Огонь и вода пропади — тогда все сразу кончай.
В этих простых словах было много анимистического, но было много и мысли. Услышав наш разговор, стали просыпаться стрелки и казаки. Весь день я просидел на месте. Стрелки тоже отдыхали и только по временам ходили посмотреть лошадей, чтобы они не ушли далеко от бивака.
Сегодня мы устроили походную баню. Для этого была поставлена глухая двускатная палатка. Потом в стороне на кострах накалили камни, а у китайцев в большом котле и двух керосиновых банках согрели воды. Когда всё было готово, палатку снаружи смочили водой, внесли в неё раскалённые камни и стали поддавать пар. Получилась довольно хорошая паровая баня. Правда, в палатке было тесно и приходилось мыться по очереди. Пока одни мылись, другие калили камни.
Много было шуток, много смеха, но всё же все вымылись и даже постирали бельё.
Следующие три дня провели за починкой обуви. Прежде всего я позаботился доставить продовольствие Н. А. Пальчевскому, который собирал растения в окрестностях бухты Терней. На наше счастье, в устье Тютихе мы застали большую парусную лодку, которая шла на север. Дерсу уговорил хозяина её, маньчжура Хэй Батсу [134] , зайти в бухту Терней и передать Н. А. Пальчевскому письма и два ящика с грузом.
Погода эти дни стояла переменная: дули резкие западные ветры; ночи стали прохладные; приближалась осень.
134
Хэй-ба-тоу — чёрный лодочник.