По велению сердца
Шрифт:
Но ни один из них не сумел заставить ее так остро ощутить себя мишенью мужского обаяния, как сделал сегодня лорд Чедвик. Право же, сущий дьявол — внушил ей ощущение, будто она центр загадочной, манящей вселенной, частью которой был он сам. В душе она была польщена; ей хотелось бы узнать эту вселенную получше… узнать этого мужчину.
Ей не верилось, что она станет думать о нем в таком духе. Даже немного жаль, что он не остался тем графом, которого знала раньше, — угрюмым молодым человеком, уткнувшимся носом в книгу в карете или погруженным
В том, что касается ее отношений с мужчинами, «отделаться» как раз было главной задачей. Финн скомпрометировал ее безнадежно, так что она оказалась за чертой. Не важно, знал ли кто об этом или нет — она-то знала! Она не могла забыть, как беспечно влюбилась, с какой готовностью положила свое будущее на алтарь страсти.
Брак для нее был исключен. И как бы ни давила на нее семья, стараясь добиться помолвки, она дала себе клятву, что не позволит жениться на ней ни одному бедняге — не станет делать вид, будто она милая, невинная старшая дочка семейства Брэди. Потом ведь откроется, что она уже не девственница!
Не такой представляла она себе достойную жизнь.
У нее была романтическая любовь, а теперь все, слава Богу, позади — как горе и боль, которые были ей наказанием за то, что она этой любви уступила.
Она нашла для себя другую роль, бросилась в нее с головой. Теперь она заведует школой. Наставница для учениц. Защитница общественных институтов, хранитель традиций. И чем дольше она находилась на этом посту, тем сильнее становилось в ней желание видеть, как молодые леди выбирают свой путь и добиваются успеха.
Горничная таращилась на расписной потолок. Глаза у нее были как блюдца.
— Хорошо, что на потолках в Оук-Холле нет купидончиков, — сообщила Марша дворецкому с иронической улыбкой. — Иначе о работе можно было бы забыть.
Она позволила ему взять у нее свертки.
— Добро пожаловать домой, леди Марша, — сказал дворецкий с трогательным пылом.
— Спасибо, Бербанк. — Она воспользовалась тем, что он был занят ее свертками, шляпкой и спенсером, чтобы поцеловать его в щеку. — Мне бы хотелось сделать маме сюрприз, поэтому я подожду в гостиной.
— Очень хорошо, мадам.
Она отправила горничную на кухню выпить чаю.
Бербанк отдавал распоряжения лакею, чтобы отыскал ее мать. А затем строжайшим тоном велел второму лакею проследить, чтобы на чайном подносе было все, что нужно, — в том числе булочки с черной смородиной, политые двойной порцией глазури. Бербанк знал, что она их обожает. Хотя, разумеется, вслух не было не сказано ничего. Не дело дворецкого признаваться в нежных чувствах к молодой леди, дочке хозяев, которая слишком часто уезжает из дому.
Слуги удалились, чтобы выполнить эти сложные указания. А Марша вдруг как никогда остро поняла, что променяла праздное существование лондонского света на другую, полную труда и самопожертвования жизнь. С
Это было нужно для того, чтобы сказать презренному Дункану Латтимору — когда она увидит его в следующий раз, — как богата ее жизнь, настолько выше она всего того, что случилось много лет назад.
Сегодня этот день настал. Она и не догадывалась, как жаждала этой встречи, как хорошо к ней подготовилась — годы и годы работы, цель которой была доказать, что она сильна, что осталась несломленной, несмотря на бесцеремонное вмешательство графа в ее жизнь и жизнь Финна.
Марша закрыла глаза. Настал миг ее торжества, оправдывающий все жертвы.
Но она ничего не почувствовала.
Господи, что бы это значило — ничего не почувствовала?
В холле послышались тихие шаги, и она открыла глаза. Зачем ей сердечные муки, если есть то, что она чувствует при звуке этих родных шагов, — радость и волнение. Любовь. И некоторую неловкость — но совсем чуть-чуть.
В гостиной появилась маркиза Брэди — видение в бледно-голубом, светлые, чуть ли не до белизны, волосы зачесаны наверх и искусно уложены.
— Ах, дорогая, как же я рада тебя видеть!
Марша вскочила с дивана.
— И я тебя, мама!
Подобно двум путникам в пустыне, приметившим оазис, они пошли навстречу друг другу по золотому бархатному обюссонскому ковру и встретились под люстрой, на которой позвякивали искрящиеся хрустальные подвески.
Мать обняла ладонями лицо дочери и расцеловала в обе щеки.
— Жаль, что ты не предупредила, что приедешь. Папа повез все семейство взглянуть на лошадь, которую собирается купить. Разумеется, я ее уже видела. Но он хочет услышать мнение детей. «Так заведено у Брэди», — говорит он. Да ты сама знаешь. — Ее глаза лукаво блеснули.
Марша рассмеялась.
— Я прекрасно знаю, как папа настаивает, чтобы все делалось, как «заведено у Брэди». — Она крепко обняла мать, наслаждаясь ее теплом и исходящим от нее ароматом земляники. — Я очень по тебе скучала. Прости, что не дала тебе знать, что приеду. Этот визит вышел случайно. И боюсь, я ненадолго. Я оставила кучера в ближайшей гостинице. Он заедет забрать меня через час.
— Просто безобразие, — сказала мать, но затем просияла: — Однако Бербанк распорядился подать чай. Мы выпьем чаю и поболтаем, только ты да я.
Она взяла Маршу под руку, и они пошли наверх, в маленькую гостиную, которая выходила окнами в сад позади дома. Там они уселись на мягкий диван в цветочек, с множеством крытых ситцем подушек. Комната была вполне в мамином стиле: нежно-розовый с кремовым, яркие акценты цвета зеленого листа.
Марша вздохнула. Как здесь хорошо! Как славно вновь оказаться в лоне семьи.