По воле судьбы
Шрифт:
— Они существуют сами в себе.
— Нет, на кого они похожи?
— На самих себя. Нам невозможно понять, как это выглядит, зрение тут бессильно. Мы, греки, придаем им человеческий облик, потому что ничего больше не можем придумать. И наделяем их сверхсилами, чтобы они отличались от нас. Но я считаю, — понизил голос Кратипп, — что все боги фактически являются частью одного великого Бога. И тут опять вы, римляне, подходите ближе всех к этой истине. Вы знаете, что все ваши боги — часть одного великого бога, Юпитера Наилучшего Величайшего.
— И этот великий Бог живет в воздухе?
— Он, я думаю, живет везде. Вверху, внизу, внутри, снаружи, вокруг, около. Я думаю, что и мы — его часть.
Помпей облизнул пересохшие губы и задал главный вопрос.
— Мы будем жить после смерти?
—
— По определению, боги бессмертны. А мы умираем. Но продолжаем ли потом жить?
— Бессмертие — это не бесконечность. У него много видов. Боги живут дольше нас, но бесконечны ли их жизни? Я думаю — нет. Я думаю, бог рождается, а потом возрождается несчетное число раз. А в бесконечности нет изменений. Она не имеет ни начала, ни конца. Что будет за смертной чертой, я не знаю. Но ты, Гней Помпей, без сомнения, продлишься на этой земле. Твое имя и твоя слава будут жить тысячелетия после того, как ты исчезнешь. Разве это не утешительно? Разве в этом нет приближения к божественной сути?
Помпей ушел раздосадованный. Вот так всегда! Прижми грека, и ничего не получишь. Своего рода шар. Бесконечность.
Он отплыл из Митилен с Корнелией Метеллой, Секстом и двумя Лентулами, по пути изредка причаливая к островам восточной части Эгейского моря, но нигде не останавливаясь дольше чем на ночь. Никто из знакомых ему не встречался, пока корабль не обогнул Ликию и не причалил к Атталии. Там толклись около шестидесяти почтенных отцов из его бывшего окружения. Они ужасно смутились. Но Атталия не подкачала. Она уверила Помпея в вечной преданности и выделила ему двенадцать прочных трирем. Вместе с ними Помпей получил и письмо от Гнея Помпея-младшего, все еще находящегося на Коркире. Как, однако, быстро разносятся вести!
Отец, я разослал такие же письма во множество мест. Пожалуйста, очень прошу тебя, не сдавайся! Об ужасе, какой выпал на твою долю, я узнал от Цицерона. Тот был здесь, но сейчас уже убыл. О негодяй Лабиен!
Цицерон приехал с Катоном и тысячью солдат, оправившихся от ран. Катон заявил, что надо бы переправить это подразделение в Африку, но что сам он, как простой претор, не может взять его под командование, поскольку в наличии имеется консуляр. То есть он недвусмысленно намекнул, что долг Цицерона — возглавить новую волну сопротивления Цезарю. Цицерон, как ты понимаешь, его тут же послал. Он больше не хотел иметь ничего общего ни с дальнейшим сопротивлением, ни с армией, ни с идиотом Катоном. Катон взвился и набросился на обидчика с кулаками. Я еле-еле их растащил. При первой же возможности Цицерон сбежал в Патры, потащив с собой своего брата Квинта, ну и племянника, разумеется. (Квинт с сыном были тогда у меня.) Думаю, сейчас Патры кипят, от их ссор. Катон же посадил людей на мои транспорты и отчалил, намереваясь добраться до Африки. К сожалению, путного лоцмана я ему предоставить не мог. Но посоветовал держать корабли носом к югу, а ветер и волны с течением доделают остальное. Африка широка, он куда-нибудь да попадет.
Но его энтузиазм все же сказал мне, что война с Цезарем далеко не окончена. Сопротивление начинает кристаллизоваться. Видимо, в Африке, поскольку все беглецы устремились туда. Мы живы, бодры и все еще господствуем на море. Пожалуйста, отец, я прошу тебя, собери, какие получится, корабли и приезжай ко мне или в Африку.
Ответ Помпея был краток.
Дорогой сын, забудь обо мне. Я уже ничего не могу сделать для Республики. Мое время прошло. И, говоря откровенно, мне претит мысль опять затевать что-то вместе с Катоном и Лабиеном. Мои гонки закончились. Что ты будешь делать — это твой выбор. Но остерегайся Катона и Лабиена. Один — несгибаемый пустозвон, другой — дикарь.
Корнелия, Секст и я уезжаем. Очень далеко. Куда — не скажу: письмо могут перехватить. От Лентулов, которые сопровождают меня, я надеюсь отделаться, прежде чем им станет известно, куда мы плывем.
Будь осторожен, Гней. Я тебя очень люблю.
В начале сентября Помпей покинул Аттилию скрытно от Лентулов и шестидесяти сенаторов. Он взял
Они ненадолго остановились в киликийской Сиедре, потом направились на Кипр, в Пафос. Префектом Кипра теперь был один из сыновей Аппия Клавдия Пульхра Цензора, и он вполне искренне сочувствовал гостю.
— Мне жаль, что твой отец так безвременно умер, — сказал Помпей.
— И мне, — ответил Гай Клавдий Пульхр, но не очень печально. — Хотя, ты знаешь, он в конце совсем спятил.
— Я слышал. По крайней мере, Фарсал его миновал.
Как трудно выговорить это слово: Фарсал!
— Да. Мы с ним всегда были на твоей стороне, но поручиться за других Клавдиев я не могу.
— Это понятно. Сейчас все роды разделились.
— К сожалению, тебе нельзя здесь остаться. Антиохия и Сирия присягнули в верности Цезарю, а Сестий в Тарсе всегда его одобрял. В любой день можно ждать, что он публично заявит об этом.
— Может, махнешь со мной в Египет?
Гай Клавдий напрягся.
— На твоем месте я бы туда не ездил, Магн.
— Почему?
— Там гражданская война.
Третий разлив Нила при правлении Клеопатры обещал стать самым катастрофическим за две тысячи лет. Контрольный промер показал не просто гибельный уровень — вода дошла всего лишь до отметки восемь футов, что стало новым минимумом.
Это значило, что в наступающем году урожая не будет даже в землях Таше и вокруг озера Мерида. Клеопатра делала все, чтобы предотвратить надвигающуюся беду. В феврале она совместно с малолетним царем издала указ, согласно которому все зерно, выращенное или хранимое в Среднем Египте, требовалось незамедлительно отправлять в Александрию. Среднему и Верхнему Египту предлагалось кормиться, самостоятельно орошая берега Нила от Первого порога до Фив. Поскольку вся пшеница и весь ячмень, выращиваемые в Египте, были собственностью Двойной Короны, она имела полное право так поступить. Наказанием за несанкционированную торговлю зерном или попустительство служащих была смерть с конфискацией всего имущества. Доносчикам, сообщавшим о нарушениях, платили наличными, а рабов-информаторов еще и освобождали.
Зерно потекло. Но узкой струйкой. В марте царица сочла необходимым издать второй указ. В нем подтверждались все положения первого, а также сообщалось, что всех людей, трудящихся на полях, освободят от налогов или от военного рекрутирования, если те займутся самым трудным способом взращивания злаков, а именно орошением без разлива.
Посыпались письма протеста. И еще просьбы прислать зерно и снизить поборы. Ни на то, ни на другое Двойная Корона пойти не могла.
Что еще хуже, Александрию охватили волнения. Цены на продукты росли и росли, бедняки продавали пожитки, а люд с достатком прятал деньги в кубышки или тратил их на продукты длительного хранения. Малолетний царь и его сестра Арсиноя ухмылялись. Потин и Феодот в сопровождении генерала Ахилла разъезжали по городу, сочувствуя всем и внушая, что нехватка еды — это происки Клеопатры, якобы намеревающейся таким способом искоренить бунтарство в Александрии, ибо голод заставит очень многих покинуть ее.
В июне эта тройка выступила открыто. Александрия бурлила. Толпа двинулась с рыночной площади к громаде дворца. Потин и Феодот широко распахнули ворота, и толпа, ободряемая Ахиллом, ринулась во дворец. Но Клеопатру там не нашли. Ну и ладно! Арсиною без тени смущения объявили новой царицей, а малолетний царь пообещал народу улучшить условия жизни. Толпа разошлась по домам. Потин, Феодот и Ахилл были довольны. Но они сами столкнулись с серьезными трудностями. Лишней еды нигде не имелось. Новая власть могла зашататься. И, почесав в затылке, Потин послал египетский флот пройтись по зернохранилищам Иудеи и Финикии, твердо зная, что война между Помпеем Великим и Гаем Цезарем занимает сейчас все внимание римлян. Даже если грабеж и будет замечен, то наказания не последует. Потин был хитер и умен.