По воле судьбы

Маккалоу Колин

Брут снова сглотнул.

— Я тебе верю. Но если мы не способны справиться с этой напастью, можем ли мы хотя бы понять, откуда она берется, эта беда? Ее ощущение сопровождает меня всю мою жизнь, а сейчас оно крепнет.

— Все началось с братьев Гракхов, особенно с Гая. Потом были Марий, Цинна с Карбоном, Сулла, а теперь вот — Помпей. Но я боюсь не Помпея, Брут. И никогда его не боялся. Я боюсь Цезаря. Да.

— Я не знал Суллу, но, по слухам, Цезарь очень похож на него, — медленно проговорил Брут.

— Вот именно, — сказал Катон. —

Сулла. Нам страшен лишь тот, кто выше нас по рождению. Поэтому в свое время никто не боялся Мария, а сейчас никто не боится Помпея. Нас устрашают высокородные. Мы не можем искоренить этот страх. Разве что поступить так, как мой прадед Цензор справился со Сципионом Африканским и Сципионом Азиагеном. Сбить с них спесь!

— Но я слыхал от Бибула, что boni обхаживают Помпея.

— О да. И я это одобряю. Если хочешь поймать царя воров, Брут, сделай приманкой их принца. А мы используем Помпея, чтобы свалить Цезаря.

— Я еще слышал, что Порция выходит замуж за Бибула.

— Да, это так.

— Мне можно увидеться с ней?

Катон кивнул, теряя интерес к разговору. Рука его потянулась к графину с вином, стоявшему на столе.

— Она в своей комнате.

Брут поднялся и покинул кабинет через дверь, выходящую в небольшой, строгого вида внутренний сад. Дорические колонны. Ни бассейна, ни фонтана. Стены без фресок и картин. По одной стороне перистиля шли комнаты Катона, Афенодора Кордилиона и Статилла, по другой — комнаты Порции и ее младшего брата Марка. Далее помещались ванная комната, отхожее место и кухня. В самом дальнем конце находились комнаты слуг.

Последний раз он виделся с Порцией до отъезда с Катоном на Кипр. Это было шесть лет назад. Отец не поощрял встреч дочери с теми, кто к нему ходит. Брут попытался представить себе тоненькую, долговязую девочку, но тут же махнул на это рукой. Зачем? Сейчас он снова ее увидит.

Комната была маленькая и поразительно неопрятная. Свитки, книги, бумаги везде, где только можно. Никакого намека на порядок. Кузина сидела, склонившись над книгой и бормоча что-то себе под нос.

— Порция?

Она подняла голову, ахнула, неуклюже вскочила. Листы полетели на пол. Упала чернильница. Четыре свитка, скатившись со стола, забились в какую-то щель. Это было убежище стоика — угнетающе простое, леденяще холодное, абсолютно не женское. Без ткацкого станка, рукоделий и безделушек.

Но и сама Порция не казалась особенно женственной, хотя в холодности ее нельзя было упрекнуть. Очень высокая! Ростом с Цезаря, подумал Брут, склоняя голову набок. Копна огненно-рыжих волос в мелких кудряшках, бледная, совершенно чистая кожа, ясные серые глаза и не уступающий отцовскому нос.

— Брут! Дорогой, дорогой Брут! — вскричала она, стискивая его в столь горячих объятиях, что он задохнулся и потерял контакт с полом. — О, отец говорит, что любить тех, кто хорош и к тому же родственник, — весьма правильно, так что я могу выказать тебе свои чувства! Входи же, входи!

Снова

ощутив под ногами пол, Брут смотрел, как его кузина с трудом пробирается по заваленной комнатенке, скидывает со старого кресла груду свитков и книг, потом ищет тряпку и обмахивает ею сиденье, чтобы на тоге гостя не осталось пыльных разводов. И постепенно в уголках его всегда скорбного рта стала появляться улыбка. Она же… ну просто вылитый слон! Хотя не толстая и даже не пышная. Узкие бедра, широкие плечи, плоская грудь. Одета во что-то отвратительное, что Сервилия назвала бы холщовой палаткой.

И все же, решил он к тому времени, как им обоим удалось устроиться в креслах, облик Порции его вовсе не удручал. Несмотря на мужскую фигуру, она не казалась мужеподобной. И была полна жизни, что придавало ей странную привлекательность, которую после первого потрясения оценят, конечно же, весьма многие из мужчин. Волосы фантастические… как и глаза. И рот очень славный, его так и хочется поцеловать.

Порция громко вздохнула, хлопнула себя по коленям (широко расставленным, что ничуть ее не смущало) и посмотрела на него, сияя от удовольствия.

— О, Брут! Ты нисколько не изменился!

Выглядел он плоховато, но здесь это не имело значения. Для Порции Брут был тем, кем всегда был. Очень странно воспитанная, с шестилетнего возраста лишенная матери и с тех пор не знавшая женской руки (кроме двухлетнего сосуществования с Марцией, которая ее просто не замечала), эта девушка не имела затверженных представлений о красоте, равно как и об уродстве и о прочих абстрактных понятиях. Брут — ее горячо любимый двоюродный брат, поэтому он красив. Любой любитель греческой философии согласится с таким рассуждением.

— Ты выросла, — заметил он и вдруг осознал, как это звучит.

Брут, думай, что говоришь! Она ведь, как и ты сам, несуразная шутка природы!

Но конечно, она все моментально поняла. И издала то же ржание, что вырывалось из горла Катона в минуты веселья, так же, как он, показывая большие, немного выдвинутые вперед зубы. И голос ее был похож на голос отца — резкий, громкий, ужасно немелодичный.

— Отец говорит, я скоро проткну потолок! Я даже чуть выше его, хотя он тоже дылда. Должна заметить, — сквозь ржание проговорила она, — мне очень нравится быть такой высокой. Это придает мне авторитета. Странно, что люди заискивают перед теми, кто их выше, не правда ли? Тем не менее это так.

В голове Брута стала вырисовываться фантастическая картина: маленький седоватый Бибул пытается покрыть этот огненный столб. Приходит ли ему в голову мысль об их полнейшей несопрягаемости?

— Твой отец сказал мне, что ты выходишь замуж за Бибула.

— О да, это замечательно, правда?

— Ты рада?

Красивые серые глаза сузились скорее от удивления, чем от гнева.

— А почему я должна быть не рада?

— Ну… он намного старше тебя.

— На тридцать два года, — уточнила она.