По-восточному
Шрифт:
– Да что вы? Если бы не ваш боевой клич и бросок, я вряд ли бы справился с этим бугаем. Он отвлекся на вас, а я использовал его прокол.
– Вы умеете драться… – сделала я комплимент.
– Не слишком, но кой-какие приемы знаю, – не без мужской заносчивости ответил он. – А вы как сюда, на отдых или по делам?
– На отдых, – отрезала я и, решив, что не стоит слишком углубляться в подробности моей, да и его жизни, спросила: – А вы говорите по-казахски? Проспект Достык…. Что значит Достык?
– Говорю, немного. Достык значит дружба… раньше он назывался проспектом Ленина,
– Красивый проспект… – сказала я. – Даже не ожидала, что Алматы такой большой город.
«В котором на приезжих нападают в парках», – ехидно шепнула на ухо авторша.
«Злая ты, не стану с тобой сотрудничать», – совсем обиделась я и пихнула ее локтем.
– Здорово застроился за последние годы, хотя столицу и перенесли в Астану. Я сам уже многого не узнаю.
Некоторое время мы шли молча, и это бездумное движение отвлекло меня от недавних потрясений, я погрузилась в созерцание и шум города. Мы то попадали под покров тени от красавцев-деревьев, ограждающих улицу, то снова вступали в топящий камни жар. Геометрически выверенные узоры многоцветья газонов и клумб, шум и брызги фонтанов, каскады этажей высотных зданий – все это проспект Достык. Бронзовый казах на постаменте, с домброй в руках, с благообразной восточной бородкой, облаченный в бронзовые же халат и шапку. За его спиной милосердный скульптор соорудил каменную стену с водопадом, видимо, символизирующую горы, среди вершин которых пел свои песни Жамбыл – имя певца выбито на стене. А в нескольких шагах от бронзового акына на фоне плачущих ив и серебристых елей диссонансом огромный рекламный постер, с которого сходит на сумасшедших шпильках Сара Джессика Паркер со своим «Сексом в большом городе». И розы, алые, как восход, целый газон цветущих алых роз.
– Памятник Джамбулу, нашему казахскому поэту, – словно гид, сообщил Данила. – В ночь у подножья Джамбула-горы, сжавшись комочком у снежной норы, мать моя, рабскую жизнь кляня, в стонах и муках родила меня…
– Ого! – потрясенно воскликнула я. – Вы читаете стихи?
– Со школы помню… Кстати, очень хочется есть, а я вижу впереди едальню. Как вам она? Устроит?
– Вполне, – уверенно сказала я, совсем не уверенная в разумности своих поступков.
«Действительно очень хочется есть, – вторила Даниле авторша. – С утра во рту ни маковой росинки».
«Тебя росинкой не накормишь! И что тебе мешало? Могла бы и перекусить, пока я страдала в парке».
«За кого ты меня принимаешь?» – обиженно спросила она.
«За саму себя», – успокоила я преданную авторшу, заходя вслед за Данилой на уютную веранду Итальянского кафе, заставленную плетеными столиками и креслами.
– Не национальное, но вполне уютное, – сказал Данила, отодвигая для меня кресло. – Казахское могу для вас устроить, если захотите.
«Вот и полезло из него петушиное, мужское!» – сказала я авторше, которая уже млела, беззастенчиво разглядывая Данияра-Данилу.
Увлеченная
Веранда, на которой располагались столики, отделялась от тротуара ярко-зеленым кустарником, напоминающим можжевельник или тую. Дуэт творцов с именами Свет и Тень раскрашивал деревянный пол в жар красного и желтого, чуть охлаждая сиреневым, вырисовывал на нем причудливые узоры, чертил теплые линии на лицах и руках сидящих за столиками людей. Официант принес салат, окрошку и что-то мясное Даниле. Я отказалась от вина, но заказала себе кофе без кофеина и воду, прохладную воду в прозрачном, как слеза, стакане.
«Как он ест, посмотри! Ах, обожаю смотреть, как едят мужчины! А он ест, как настоящий мужчина!» – запела авторша, у которой, видимо, от жары, стрессов и голода совсем снесло крышу.
Я упрямо молчала, стараясь не обращать внимания на брачную песнь новоявленной акынши, ела чудесно ледяную окрошку и наслаждалась моментом. Живите настоящим, люди!
Наступившее жующее молчание первым нарушил Данила, задав дежурный вопрос: как долго я собираюсь пробыть в Алматы в частности и в Казахстане вообще.
– Если это не секрет от назойливых попутчиков, – добавил он,
– Секрета, собственно, никакого нет, – пространно начала я, пытаясь выстроить стенку «никогда-не-разговаривай-с-незнакомцами» в пику растекшейся в лужицу авторше.
– Приехала в гости к родным, так что меня здесь ждут и очень нетерпеливо, – расплывчато продолжила я.
Я слукавила, о моем приезде отец сообщил допотопной телеграммой, и я не знала, добралась ли телеграмма до адресата, и будут ли мне рады родственники. Более того, я терялась в догадках, отчего отец и его сестра так долго не встречались, ограничиваясь поздравительными открытками на Новый год – то ли причиной была какая-то давняя ссора, то ли они были слишком заняты своими собственными проблемами, то ли оба не очень любили писать письма. А сейчас у меня имелся лишь адрес, который, судя по открыткам, не менялся уже много лет.
– Понятно, – ответил Данила и, отпив золотистого пенистого пива, поинтересовался:
– Какие у вас планы на сегодня?
До чего же он настырный, и ведь не скажешь: отстань, сама разберусь со своими планами. Теперь я по гроб жизни ему обязана, придется быть корректной и благодарной!
«И что в этом плохого – быть благодарной? – спросила авторша. – Тем более, такому мужчине?»
«Приди в себя, маньячка, ты же первая протестовала против любовного романа, а теперь втюрилась в этого Данилу, как последняя героиня дурного опуса! Что ты в нем нашла? Парень, как парень, да к тому же совершенно непонятный и подозрительный!»