По законам Дикого Запада
Шрифт:
Клив открыл глаза. Высокое фиолетовое небо, такое темное, что казалось почти черным, усеивали яркие точки звезд, складывавшихся в знакомый рисунок. Бесчисленное количество раз он видел это небо, лежа без сна у едва тлеющего костра. «Хорошо. Я там, где надо, и когда надо», — с удовлетворением отметил Клив, и сам удивился своим мыслям. Где? Когда? Он не знал, но чувствовал, что узнает в самом ближайшем будущем.
Одним движением он сел, опершись ладонями на мягкий сыпучий песок, все еще хранящий тепло жаркого летнего дня. Коснулся рукой кармашков оружейного пояса, вмещавших пять барабанов для ремингтона, взялся за рукоять револьвера, проверяя оружие. «Полковник Боуи» в ножнах был надежно закреплен на пояснице. Клив знал это, потому, что чувствовал место, где латунная пятка ножа натерла кожу. Отстранено отметил, как слаженно работают мышцы его старого тела, а закостеневший с годами хребет гнется легко и безболезненно. Не беспокоило Клива и простреленное семь лет назад плечо, еще недавно тянущей болью отзывавшееся на любое неосторожное движение.
Теперь он мог оглядеться.
Не глядя, Клив протянул руку, и пальцы его коснулись мягкой, украшенной бисером кожи. Сжались и потянули к себе тяжелый, увязший в песке, предмет. Он встал на колени над сумкой старого чероки и расстегнув костяную пуговицу, откинул клапан. Сверху, завернутое в кусок выделанной оленьей кожи, лежало топливо для костра. Небольшие, два дюйма в диаметре, шары из толченого мха, пропитанного воском. Под ними нашлась железная кружка в две пинты объемом. Внутри кружки, тщательно перевязанный бечевой, лежал пухлый бумажный пакет. Даже через слой упаковки Клив почувствовал умопомрачительный запах свежемолотого кофе. А когда пальцы нащупали толстые бруски пеммикана [20] , уложенные в сумку, словно небольшие кирпичики, рот Бриннера наполнился слюной. Вытряхнув из сумки пищу, под пеммиканом обнаружилась индейская фляга на пол галлона, до краев заполненная водой, он чиркнул спичкой и поднес огонек к сложенным пушечной пирамидой шарам. Пропитанный воском мох занялся, озарив тусклым дрожащим светом бурый песок пустыни. А уже через несколько минут Клив яростно рубил ножом твердые как камень бруски пеммикана. Едва не лишившись пары пальцев, он все-таки откромсал несколько подходящих по размеру кусков и теперь тщательно жевал, наслаждаясь острым вкусом бизоньего мяса. Маленькие язычки пламени ласкали бок кружки, а в воздухе разносился ни с чем не несравнимый запах готовящегося кофе.
20
Пеммикан — на языке индейцев кри «пими-окан» — «род жира», мясной пищевой концентрат.
Запив пеммикан пинтой обжигающего кофе, Клив подобрал под себя ноги и сыто икнув, вновь потянулся к лежащей на песке сумке. Пошарив в темных глубинах, извлек большую, с медным носиком, пороховницу, банку оружейного сала, масленку и шомпол, завернутые в тряпичную ветошь. А поискав еще, наткнулся на плоскую оловянную коробку, доверху заполненную тяжелыми шариками из мягкого, светло-серого металла. Пули. Даже не глядя на надпись, едва видимую в тусклом свете костра, Клив понял, что держит в руках пули к своему револьверу. Сорок четвертый калибр. Бессчетное количество раз он заряжал ремингтон этими смертоносными кусочками металла, и теперь мог узнать их на ощупь, на вес, и даже на запах. Мгновение помедлив, Клив высыпал пули в подол куртки, и на самом дне оловянной коробки нашел то, что искал. Маленький сверток из серой вощеной бумаги, заполненный медными цилиндриками капсюлей. Аккуратно разложив находки на опустевшей сумке, он извлек из кармашков оружейного пояса пять сменных барабанов, и внимательно осмотрел каморы. Так и есть. Три из них, заряженные и готовые к бою, поблескивали медью насаженных на брандтрубки капсюлей, а два, более легкие и закопченные, были пусты. Клив с сомнением посмотрел на испачканные пороховой гарью пальцы, а затем, по очереди, поднес вороненые стальные цилиндры к лицу. Остро пахнуло серой и жженным птичьим пером. Значит, стрелял он недавно, час или два назад. Но как такое могло быть? Первый барабан он сменил, когда… Тут память услужливо показала ему лежащего ничком здоровяка на заднем дворе банка. А второй, расстреляв этих жутких тварей, склонявшихся над телами жены и дочери. Но это был сон! Или нет? Мысли спутались, дыхание участилось, удары сердца кузнечным молотом отдавались в голове. Сжав виски ладонями, он сидел на земле, мерно раскачиваясь из стороны в сторону, будто это простое движение могло помочь разрешить загадку.
Клив не знал, сколько времени он провел, заворожено наблюдая, как подсознание, словно опытный шулер, тасует колоду сложенную из его прошлого, настоящего, будущего. Тело горело, мысли раскаленными метеорами проносились перед внутренним взором, а за ними, на неясной границе света и тени, клубилась тьма. Огромное черное лицо, нет, череп, обтянутый темнотой, приблизился к Кливу, и растянул иссохшие губы в улыбке:
— Ты мой, охотник! Сопротивляйся, борись, тем приятнее будет низвергнуть тебя в Изначальную Тьму. Ты знаешь, что тебя ждет? Лишь боль и страдания, да души убитых тобой людей.
Клив содрогнулся от ужаса и отвращения. Собрав последние силы, он прошептал:
— Господь милосердный… — но грубый, издевательский смех прервал его.
— Ты забыл его имя, охотник. Якшался с божком краснокожих, держал в руках
Но Клив уже не слышал глумливых слов призрака. Словно человек, взбирающийся по отвесному склону, он отчаянно балансировал на грани безумия, стараясь ухватить ускользающую от него мысль. «Имя, имя Бога. Старый чероки говорил что-то очень важное об имени Бога!» А затем поднял глаза на гримасничающий черный череп. С победной улыбкой взглянул в темные провалы глазниц:
— У Бога тысячи имен. И мне достаточно знать одно!
На костлявом лице призрака отразилось недоумение, ярость, и почти детская обида. Тьма забурлила, а затем, издав мерзкий, клокочущий звук, рванулась вперед, стремясь поглотить коленопреклоненного человека. Клив улыбнулся, соединив ладони перед грудью. Последний раз взглянул на вал несущейся на него тьмы и закрыл глаза. С уст его сорвались первые слова молитвы.
Глава 11
Похищение
Тэдд сидел, удобно устроившись на мягких подушках старого дивана с обивкой из коричневого плюша. Рассохшаяся рама немилосердно скрипела при малейшей попытке пошевелиться, длинный ворс местами вытерся, обнажая грубую текстуру ткани. Беверли не единожды просила «отправить старика на кладбище», а как-то раз, отчаявшись добиться своего, пыталась вывезти «ископаемое» в отсутствие мужа, наняв бригаду грузчиков. Тэдд вернулся в тот самый момент, когда трое дюжих парней с руганью протискивали диван в широко открытые двери парадного входа. Став на колени перед женой в самом центре ее любимой лужайки, за каких то четверть часа он добился амнистии для ветерана. Грузчики, все это время с интересом наблюдавшие за бесплатным спектаклем, зло затушили сигареты. Старший, коренастый белобрысый парень с раскачанными до фантастических размеров предплечьями, шагнул к целующейся посреди газона парочке и потребовал еще двадцатку к оговоренной ранее сумме. Тэдд дал ему пятьдесят. С тех пор, огражденный от всяческих посягательств, диван жил в одной из трех комнат второго этажа, отведенной под гостиную. Раз в неделю старший Абрахем тщательно пылесосил большие поролоновые подушки, избавляясь от вездесущей пыли, собиравшейся в пушистых островках, и вкручивал саморезы, скрепляя рассыпающийся от старости деревянный каркас.
Тэдд улыбнулся этому неожиданному воспоминанию. Немного поерзал, поудобнее умащивая грузное тело между холмов и долин, в которые превратились побитые временем подушки и взглянул на сидящих у телевизора дочерей. Две маленькие тарелки с остатками шоколадного торта утопали в высоком ворсе ковра, по лицам замерших в неподвижности девчушек скользили разноцветные блики. На большом, слегка выгнутом экране, сыпал шутками неподражаемый Джонни Карсон, из динамика телевизора раздавался его обворожительный баритон. «Сегодня вечером» было любимым шоу Эн Мари и младшей Бев, они смотрели его молча, без улыбок, напряженно внимая каждому слову ведущего. Зато потом могли еще неделю заразительно хохотать, дословно пересказывая запомнившиеся шутки, а старшая из сестер талантливо пародировала интонации что самого Карсона, что любого из его гостей. Тэдд улыбнулся и прикрыл глаза. На душе было хорошо и спокойно, он понял, что смог полностью расслабиться первый раз со дня смерти жены.
С юристом ростовщика Джо должен был встретиться в половине одиннадцатого вечера на стоянке универмага «Кеймарт» в трех кварталах от дома Абрахемов. «Босс» Эрнандес стоял, опершись на капот черного «Доджа» и крутил в пальцах не зажженную сигарету, раздраженно поглядывая на тускло светящееся электронное табло «Таймекс». Человек Росси опаздывал. Десять минут не очень большой срок и обычно Джо проявлял больше терпения, но не сегодня. Необходимость заняться Абрахемом на сутки раньше оговоренного срока только добавляла злости. Нервная система, подхлестнутая дьявольской смесью виски и кокаина, работала на пределе, заполняя тело требующей немедленного выхода энергией. Мозг, кристально чистый и ясный, несмотря на сутки проведенные без сна, казалось, ускорил свою работу меняя субъективное восприятие времени. Наконец до ушей Эрнандеса донесся мягкий звук работающего двигателя, а несколько секунд спустя на подъездную дорогу, ведущую к стоянке, упали два конуса яркого белого света. Новенький «Форд Скорпио», осторожно перевалил через лежачего полицейского, напоминавшего городским лихачам о необходимости сбросить газ, и медленно, на скорости не более пяти миль в час, направился к стоящим в отдалении машинам. Джо презрительно ухмыльнулся и сплюнул на потрескавшийся асфальт. Крючкотвор Росси заимел крутую тачку, а водит как наполовину парализованная миссис Эльман. Да что там, старуха, судя по всему, ездит быстрее. Несмотря на пустующую в это время стоянку, водитель аккуратно остановил «Форд» между двумя белыми линиями, ограничивающими одно паркоместо, и выключил двигатель. Мощные фары погасли, виден был только тусклый огонек внутреннего освещения салона, едва пробивающийся сквозь тонированные стекла. Затем хлопнула дверца, и маленький, не выше пяти футов, толстяк направился к стоящему около пикапа Джо. Несмотря на позднее время, юрист мистера Росси был в тонком льняном костюме с серебристым отливом, строгом темном галстуке и мягких туфлях на толстой каучуковой подошве. Сквозь длинные редкие пряди, зачесанные на бок, просматривалась голая кожа черепа, пухлое личико с несуразно большими темными глазами выражало сдержанное страдание и покорность судьбе. В руке человечек держал брифкейс лакированной кожи с единственным замком из желтого, отполированного до блеска, металла.