Победа для Александры
Шрифт:
— Кого? — ахнула Саша.
Галя смерила Сашу коротким взглядом, судя по которому росту в той было не больше метра с кепкой, и принялась объяснять.
На прошлой неделе второкурсники-иностранцы устроили вечеринку в честь начала нового семестра. После автобусной экскурсии в Пушкин часть из них завалилась в «Прибалтийскую», а остальные пошли гулять по городу.
— Ты же знаешь, Сулимке воспитание не позволяет шляться по ресторанам, а тут все невинно. Три барышни и несколько однокурсников. — Галка снова поморщилась. — Сулима, что там произошло-то?
Сулима
— Мне Мария рассказывала, помнишь, она еще была подругой Адама, в прошлом году или два года назад, не помню. Ну, маленькая такая, темненькая, из Эквадора?
Саша пожала плечами. Романы между иностранными студентами меньше всего волновали ее воображение.
— Короче говоря, пока они шатались по Питеру, наша красавица умудрилась втрескаться в Габриэля. Из Чада он, что ли?
Сулима внезапно уселась на кровати:
— Руанда. Его страна називается Руанда. Гала, ты сама дура!
Саша от неожиданности засмеялась. Первые человеческие слова от Сулимы за прошлую неделю.
— Ну хочешь, я схожу к нему в гости, расскажу про тебя, — предложила Гала.
— Ты? — Глаза Сулимы возмущенно блеснули. — Бобробуй только!
— Сулимка, надо говорить «попробуй», а не «бобробуй». У них в арабском, — с обезоруживающей компетентностью пояснила Галина, — нет звука «п». Правда, Сулима?
— Бравда, бравда, — пробурчала Сулима.
Саше стало легче. Страдание так испортило характер жизнерадостной Сулимы, что последние дни Саша старалась меньше находиться в комнате, где как смог висело молчаливое, оттого еще более пугающее отчаяние. Галка умудрилась разговорить Сулиму, ворвавшись в комнату, словно ветер. Свежий легкомысленный ветер, способный без следа развеять даже прах.
Дни потекли быстрее, Сулима научилась говорить о своем «Джабраиле», как она упорно звала Габриэля.
— Я знаю, у вас есть святой Гаврила…
— Гавриил, — машинально поправила Сулиму Саша.
— Бускай Гаври-ил, — согласилась Сулима, — по-нашему это Джабраил.
Сулима произносила имя своего возлюбленного как заклинание, будто названный «по-нашему» он стал бы ей ближе, чем если бы его звали чужим именем — Габриэль.
Саша кивнула. Раньше ей в голову не приходило, что одно и то же имя может звучать по-разному на разных языках. И еще влюбленность Сулимы будила в Сашином сердце непонятное отчаяние. Сулима засыпала Сашу каждодневными подробностями: «Он сказала, босмотрел, у Джабраила был день рождений».
— Он сказал, посмотрел, день рождения, — поправляла соседку Саша и не могла отделаться от странного чувства. Оно напоминало… зависть. Саше вдруг отчаянно захотелось думать о ком-нибудь с такой же радостью, неусыпным вниманием, перебирать в памяти каждый жест, слово, взгляд. Вот так же, как Сулима, представлять перед сном, что в этот момент делает ее любимый, помнит ли о ней, чем заняты его мысли…
Саша встрепенулась:
— Что? Ты что-то сказала, Сулима?
— Как деля у Константин? — повторила Сулима, улыбаясь. — О, он настоящий герой!
— Дерется, — с улыбкой сказала Саша. — Да, он молодец!
Саше захотелось сказать про него что-нибудь доброе, нежное, но вместо этого в голове пронеслась одинокая мысль: «На него можно положиться».
— Он добрый! — сказала Саша.
Сулима бросила на Сашу непонятный изучающий взгляд. Она сидела на кровати, распустив волосы и расчесывая их массажной щеткой. Туда-сюда. Мерные движения ее рук успокаивали, настраивая на тихую неспешную беседу.
— Может, ты любишь боэт?
— Что? — не сразу поняла Саша.
— Боэт, Искандер, как ты, — терпеливо пояснила Сулима.
— А, поэт, Александр, — догадалась перевести «Искандера» Саша.
Сулима смотрела на Сашу чуть печальным вопрошающим взглядом, и вдруг Сашино сердце обожгло злое желание сказать что-нибудь грубое в эти непонимающие восточные глаза.
— У нас все по-другому! — Саша еле справлялась с подступающим раздражением. — Любовь — не единственное, что интересует наших женщин!
Досадливая горячая фраза напомнила Саше что-то смутно знакомое, некогда слышанное… Ну да, так и есть, Саша воспроизвела выражение, ставшее крылатым после знаменитого телемоста Познера и Фила Донахью: «У нас секса нет». В Сашином исполнении злополучная фраза прозвучала чуть по-другому, но смысл остался неизменным. Не любовь, не секс, а что-то еще должно было волновать женщин, проживающих на огромной территории распавшегося СССР.
Сулима поежилась, вобрала голову в плечи, отчего ее большой арабский нос напомнил вороний клюв, и торопливо согласилась:
— Да-да, — помолчала, и еще раз, как попугай: — Да-да-да. Русские… — и безнадежно махнула рукой.
Саша знала, что Сулима пользовалась этим жестом, когда случалось нечто неподвластное робкому пониманию йеменки, что-то такое, чему она не могла найти объяснения.
Соседки замолчали. Наступила тишина, разделившая дружную комнату надвое. Сулима размышляла о «загадочных русских» и о том, какой обидный подтекст мог содержаться в невинном вопросе. А Саша силилась подыскать достойный ответ на заданный самой себе вопрос. Что может быть важнее любви? Ничего путного в голову не приходило. Всякие там родина, честь, совесть и честно прожитая жизнь маячили бесплотными надуманными призраками.
Саша прикрыла глаза и попыталась восстановить в памяти полузабытое лицо поэта-инженера Иванова. Вместо него перед глазами неизменно появлялась его каменнолицая матушка. Она поднимала брови выше уровня горизонта и назидательным тоном говорила непонятную фразу: «Чему быть — того не миновать, а остальное — как бог на душу положит». Последнее слово она произносила невнятно, и Саше упорно слышалось «подложит».
Ей представился благообразный старец с золотым венцом, плавающим над лысеющей макушкой, который, воровато оглядываясь, «подкладывал» что-то в плетеную корзинку, прикрытую свежей накрахмаленной тряпицей. Такая же корзина стояла у Ивановых на кухне, и обычно там хранили лук.