Победа по очкам
Шрифт:
– Это возможно? – удивился Пафнутьев.
– Не задавай глупых вопросов. Вот текст их беседы… Когда они во время приема олигархов мило обменивались любезностями. – Халандовский вынул из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги и протянул его Пафнутьеву.
Тот взял лист, медленно, будто опасаясь, развернул его и, не торопясь, вчитался в машинописной текст. Потом так же медленно свернул и сунул себе в карман.
– Я могу это взять? – спросил он.
– Для тебя текст и сделан.
– Спасибо. Ему можно доверять?
– Ровно на сто процентов.
– Хорошие у тебя ребята, – пробормотал Пафнутьев.
– Я,
– Знаю. Так в чем там дело, какое такое мошенничество сотворил наш общий с тобой друг Лубовский?
– Хорошо… Скажу. Но в общих чертах, потому что подробно говорить об этих бумагах, об их содержании… Нам с тобой не хватит и трех бутылок хорошей водки.
– Неплохое предложение.
– Чуть попозже, Паша, чуть попозже, как говорит один мой друг. Одно время Лубовский стоял во главе не самого большого банка, так себе, банк средней руки, каких в стране тысячи… У него появились фирмы-должники, которые взяли деньги и не смогли их вернуть. Но руководство фирм знало, что с Лубовским шутки плохи, мы с тобой это тоже знаем. Чтобы как-то с ним рассчитаться, они предложили Лубовскому некоторое свое имущество. Ресторан, казино, кафе, неплохой такой домишко на Рублевском шоссе, совсем неплохой…
– На миллион тянет?
– Тянет, Паша, тянет. Эти объекты потянули где-то на десять миллионов долларов. Но потом начали происходить странные вещи. Вроде бумаги на эти объекты передали, а вот что касается самих объектов… их переоформили на других людей. Я не буду тебе говорить, что это были люди Лубовского. Так что банк, которым руководил наш друг, вообще не получил ни единого рубля, не говоря уже о долларах. Все осело на его личном счете.
– Неплохо, – вынужден был согласиться Пафнутьев.
– Эти операции или очень похожие проворачивались им не единожды.
– По-моему, у тебя что-то должно быть в холодильнике?
– Паша! – восторженно вскричал Халандовский. – А как ты догадался?
– Я тоже умный и проницательный, – скромно проговорил Пафнутьев, отодвигая портфель Лубовского в сторону, чтобы он не мешал Халандовскому подняться из кресла и пройти к холодильнику.
Через несколько минут на журнальном столике между креслами стояла тарелка с холодным мясом, в блюдечке лежала горка хрена, вилки сверкали, как хирургические инструменты, в рюмках играло утреннее московское солнце, которое на этот раз было нарядно-розовым. Да, и водка, конечно, на столе стояла бутылка водки, на заиндевевшем боку которой жизнеутверждающе отпечаталась мощная халандовская ладонь.
– До того, как мы пригубим по глоточку, Паша, – Халандовский с хрустом свинтил пробку, – я расскажу тебе про одну авантюру нашего друга, авантюру, которая даже у меня вызывает искреннее восхищение. Да-да-да!
– Что она у тебя вызывает? Я не ослышался?
– Восторг и зависть, Паша! Восторг и зависть! Ты знаешь, что он владеет одним из каналов телевидения? Знаешь. Так вот, однажды в ночных последних известиях этот канал сообщает – на севере нашей необъятной родины взорвался котел атомной электростанции. Ядовитое, смертоносное, радиоактивное облако северными ветрами понесло в сторону Скандинавии, и нет никаких сил остановить его, повернуть, подправить направление. Мировые информационные агентства мгновенно распространили потрясающую новость на всю планету. И планета замерла в ужасе. Заметь, была ночь. Наутро финские и прочие северные компании подешевели в два раза, и
– Потрясающе! – воскликнул Пафнутьев, разливая холодную тяжелую водку в бочоночки рюмок.
– Вскоре выяснилось, что информация была ошибочной. Случается, вышла накладка, сонный редактор телевидения, не разобравшись, подсунул листок с текстом сонному диктору. Через неделю снова компании выросли в цене, а на счетах Лубовского осели новые миллионы долларов. Да что там говорить – десятки миллионов.
– Потрясающе! – повторил Пафнутьев. – И все это есть в портфеле?
– Я рассказал тебе десятую часть. Но предупреждаю – подобная информация требует долгого и кропотливого следствия, да что там следствия… Суд может растянуться на годы. Да, у тебя есть бумаги, записки, расписки, дописки… Но победа далека так же, как и раньше, до появления этого несчастного портфеля.
– Тогда наливай! – сказал Пафнутьев безмятежно и даже с каким-то вызывающим легкомыслием.
– Паша! – простонал Халандовский, приложив большие свои мохнатые руки к груди. – Отступись! Прошу тебя!
– Как? – весело спросил Пафнутьев.
– Заболей! Подверни ногу! Пожалуйся на сердце! Потеряй документы! Влюбись и сойди с ума!
– Я уже влюбился. – Пафнутьев пожал плечами. – И сошел с ума. Да, Аркаша, да, я влюбился.
– В кого?!
– В это дело.
– Два следователя исчезли! Правда, от одного нашли голову. Без тела. Ты думаешь, он убрал только двух директоров комбината железобетонных изделий? Его киллеры снимали всех, кто осмеливался с ним поссориться. Был комбинат автотранспортный, был комбинат медицинский, был комбинат по пошиву швейных изделий… Где все их директора? Может быть, они были нехорошие люди, может быть, они нарушали законы, изменяли своим женам… Но их всех настигли пули киллеров! И в голову, только в голову.
– Надо же, – пробормотал Пафнутьев соболезнующе и, выпив рюмку, отставил ее подальше от себя, давая понять, что больше пить не намерен. – Видимо, я уже не смогу им помочь.
– Ты становишься циником, Паша!
– А я всегда им был… Циники отличаются от прочих людей тем, что называют вещи своими именами. На моей работе трудно удержаться от такого недостатка… Если, конечно, это недостаток. Мне так кажется.
– Назови это достоинством, – недовольно проворчал Халандовский и тоже выпил свою рюмку, отставив ее подальше от себя.
– Ты как хочешь это назови, – пропел Пафнутьев. – Может, для кого-то летная погода, может, это проводы любви. Пойми, Аркаша… Я никогда не смогу заниматься своим делом, если сейчас слиняю… Я тебе это уже говорил. У меня есть один человек… Когда-то мы с ним неплохо сотрудничали…
– Кто? – спросил Халандовский.
– Его фамилия Фырнин.
– А… журналист?
– Да.
– Ему тогда крепко досталось.
– Выжил, – заметил Пафнутьев спокойно.
– И что он может сделать?
– Он возьмет у меня интервью. Или у тебя, если хочешь. Это не имеет большого значения.
– Лучше уж у тебя, – быстро уточнил Халандовский.
– Я же говорю – не имеет значения. Он не назовет ни твоей фамилии, ни моей.
– А если ему пальцы в дверь? Или еще что-нибудь… В дверь? Ведь расколется, а, Паша?
– А это уже не будет иметь значения… Кстати, и свою фамилию он тоже может не называть. Он просто воспользуется газетным каналом. И только мы трое будем знать автора этого интервью.