Победа. Том 1
Шрифт:
Телефонный звонок Чарли как бы опрокинул меня в Прошлое. На некоторое время я потерял способность размышлять о том важнейшем событии Настоящего, которое должно было начаться здесь послезавтра. Но мало-помалу мысли о нем вновь овладели мной.
Всего день и две ночи отделяли человечество от той долгожданной минуты, когда главы государств - именно тех государств, от которых в конечном счете зависят мир и война на земле, - поставят свои подписи под уникальным документом, обеспечивающим мир.
Оценить значение тон или иной военной победы вполне возможно: для этого давно выработаны определенные
Но как оценить значение мирной Победы, которой добилось человечество? В ней нет ни победителей, ни побежденных - ведь плодами ее предстоит воспользоваться всем, кроме явных и тайных врагов мира на земле. Для оценки побед такого рода человечество еще не выработало точных критериев...
В документе, который скоро будет подписан здесь, в Хельсинки, найдет я был уверен в этом - торжественное подтверждение именно то, что враги мира на протяжении долгих лет, прошедших после Потсдама, пытались поставить под сомнение: нерушимость сложившихся границ, возможность мирного и равноправного сотрудничества между государствами с различными социальными системами. Будущее покажет - признают ли свое поражение враги мира, смирятся ли с ним или снова попытаются вернуться к "холодной войне"...
Я вновь и вновь спрашивал себя: приходило ли мне в голову уже тогда, в Потсдаме, что проклятая "холодная война", начало которой мы привыкли связывать с речью Черчилля в Фултоне, - что опа, эта необъявленная война, в сущности, началась еще раньше, гораздо раньше, как только наша победа стала бесспорной?..
Нет, в те дни я об этом не думал. Да и откуда мне было все это знать?
Страна, в которой я родился и вырос, с первых дней своего возникновения находилась во враждебном капитадиетическом окружении. Но когда началась война, понятие "враг" сконцентрировалось для нас в словах "гитлеровец", "фашист", "оккупант"...
С первых дней войны наши газеты уже не критиковали ни Англию, ни тем более Америку. Конечно, и тогда пресса этих стран печатала враждебные нам статьи. Но мы перепечатывали лишь те материалы, которые укрепляли в нашем народе сознание, что мы не одиноки в смертельной схватке с фашизмом.
Статьи, которые я прочел в пресс-центре, возмутили, глубоко оскорбили меня. Но я не мог предполагать, что они знаменуют начало новой ледниковой эпохи, получившей название "холодной войны".
Чего они хотели от нас тогда? Чтобы мы похоронили своих мертвых, преподнесли союзничкам на блюде Берлин и Восточную Европу, а сами ушли? Предав тех, которые никогда не встанут? Забыв, во имя чего погибли не только миллионы советсьгих людей, прошитых автоматными и пулеметными очередями, сгоревших в танках, разорванных на куски снарядами и бомбами, уничтоженных в печах Освенцима и Майданека. Уйти, забыв не только о них, но и о поляках, болгарах, чехах, словаках, венграх, югославах, обо всех тех, которые дрались бок о бок с нами в стане Сопротивления, вместе сражались и вместе погибли...
Разгромить рейхсканцелярию, водрузить красный флаг над рейхстагом, и только?.. Снять часовых с вышек Бухенвальда и Освенцима, распахнуть ворота, выпустить узников и уйти?
Расчистить дорогу тем, кто заключал союзы
Наверное, и обо всем этом я тогда еще не думал. Меня просто возмущала, бесила ложь, которую о нас писали...
Среди фотографий, которыми пестрели английские и американские газеты, главное место занимали снимки, запечатлевшие прибытие Трумэна и Черчилля. Но много было и других: фотографии развалин Берлина, "черного рынка" у Брандепбургских ворот, советских танков, угрожающе нацеливших на читателя стволы своих пушек...
На одной из фотографий советский солдат восседал возле полевой кухни и протягивал миску стоявшему в очереди немцу. То ли из-за неудачного ракурса, то ли из-за специально нанесенной ретуши, то ли потому, что у солдата и в самом деле было неприятное лицо с маленькими глазками, низким лбом и непомерно крупным носом, но выглядел он отталкивающе. Жалкому, закутанному в тряпье немцу он подавал еду с брезгливой и в то же время злорадной усмешкой. Поистине надо было затратить немало усилий, чтобы найти такую натуру и так запечатлеть всю эту сцену.
Подпись к фотографии гласила:
ЧЕЧЕВИЧНАЯ ПОХЛЕБКА - ДЕШЕВАЯ КОМ ПЕНСАЦИЯ, КОТОРУЮ ПЛАТЯТ РУССКИЕ ЗА РАЗ РУШЕННЫЙ ИМИ БЕРЛИН.
Это было отвратительное, злое фото. Оно в отталкивающем виде представляло советского солдата в Берлине, а бесплатную раздачу пищи берлинскому населению Красной Армией изображало как брезгливую подачку. К тому же эта подлая провокационная подпись!
Но окончательно ошеломленным я почувствовал себя, прочитав: "Фото Чарльза А. Брайта".
Если бы в эту минуту Брайт оказался рядом со мной, я бы смазал ему по физиономии. У меня было такое чувство, будто меня предали, будто один из моих боевых товарищей во время атаки неожиданно выстрелил мне в спину.
В сущности, у меня не было никаких оснований считать Брайта своим боевым товарищем. Ведь я его совсем не знал, хотя и питал к нему безотчетную симпатию. Его политические взгляды были мне неизвестны.
"Рубаха-парень!..", "Душа нараспашку!.." - повторял я про себя. Мое ожесточение все возрастало. Это была злоба не только на Брайта, но и на себя самого. "Обрадовался! Нашел друга-союзника! Отдал свой фотоаппарат!
Может быть, именно в тот день, когда я выручил его на аэродроме, он и начал рыскать по Берлину в поисках такого "сюжета"! Сволочь!.."
"А что, если фото принадлежит другому Брайту?" - подумал я. Ведь имя "Чарльз", "Чарли" не менее распространено в Америке, чем "Иван" в России! Второго имени Брайта, обозначенного в газете инициалом "А", я не знал.
Что же касается фамилии, то, вероятно, в Штатах найдется немало Брайтов. Может быть, фотография принадлежит все-таки не "моему" Чарли?..
Пока я размышлял об этом, в коридоре послышались голоса. Дверь у меня за спиной раскрылась, и в комнату ввалились американцы и англичане с журналистскими обозначениями на погонах. Они подошли к столам, на которых лежали газеты. На меня никто не обращал внимания, хотя я был здесь единственным человеком в гражданской одежде.