Победить Наполеона. Отечественная война 1812 года

Соболева Инна Аркадьевна

Перед отъездом на русскую кампанию Наполеон несколько раз повторял: «Огромную услугу оказал бы мне тот, кто избавил бы меня от этой войны». Такое впечатление, что какая-то не подвластная ему сила толкала его на пагубную войну…

24 июня 1812 года, когда Великая армия начала вторжение в Россию, Александр присутствовал на балу в имении Закрет под Вильно, даваемом в его честь радушным хозяином, генералом Беннигсеном. Танцевали под открытым небом: специально сооружённая накануне деревянная галерея при проверке прочности рухнула. Кое-кто воспринял это как недоброе предзнаменование. Во время бала императору и сообщают, что Наполеон перешёл Неман. Он просит шута найти ему укромный уголок – и рыдает в детской. Потом,

не подавая виду, продолжает участвовать в общем веселье.

На следующий день отдаёт приказ по армии: «И так, видя его (Наполеона) никакими средствами непреклонного к миру, не остается нам ничего иного, как, призвав на помощь… всемогущего Творца небес, поставить наши силы против неприятельских… Воины! Вы защищаете веру, отечество, свободу… Я с вами». Тогда же издаёт манифест о начале войны с Францией, который заканчивает словами: «Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моём».

А вслед за этим вызывает генерала Александра Дмитриевича Балашова и вручает ему письмо для передачи Наполеону со словами: «Между нами сказать, я и не ожидаю от сей посылки прекращения войны, но пусть же будет известно Европе и послужит новым доказательством, что начинаем её не мы».

Балашов принят был весьма любезно, приглашён на обед, долго беседовал с Наполеоном. Вот несколько фрагментов этой беседы. Они многое проясняют в отношениях двух императоров. «Мне жаль, что у императора Александра дурные советники, – так начал Наполеон. – Чего ждёт он от этой войны? Я уже овладел одной из его прекрасных провинций, даже ещё не сделав ни одного выстрела и не зная, ни он, ни я, почему мы идем воевать… Скажите императору Александру, что так как он собирает вокруг себя моих личных врагов, то это означает, что он хочет мне нанести личную обиду и что, следовательно, я должен сделать ему то же самое. Я выгоню из Германии всю его родню из Вюртемберга, Бадена, Веймара, пусть он готовит им убежище в России…»

Прощаясь, Наполеон добавил: «Я слышу, что император Александр сам становится во главе командования армиями? Зачем это? Он, значит, приготовил для себя ответственность за поражение. Война – это мое ремесло, я к ней привык. Для него это не то же самое. Он – император по праву своего рождения; он должен царствовать и назначить генерала для командования. Если тот поведёт дело хорошо – наградить, если плохо – наказать, уволить. Лучше пусть генерал будет нести ответственность перед ним, чем он сам перед народом, ибо и государи тоже несут ответственность, этого не следует забывать». Совет мудрый. И, как ни странно, – дружеский. К нему бы прислушаться…

Пройдёт совсем немного времени, и русские генералы будут мучительно ломать головы: как избавиться от постоянно всем мешающего государя?

То, на что не могли отважиться бесстрашные боевые генералы, сделал государственный секретарь Александр Семёнович Шишков: предложил императору покинуть армию. Его привели в отчаяние слова, которые он увидел в проекте приказа царя: «Я всегда буду с вами и никогда от вас не отлучусь». Шишков понял: в таком случае поражения не избежать. Удаление Александра Павловича от армии он почёл своим долгом перед Отечеством. К исполнению этого долга привлёк Балашова и Аракчеева. Балашов вполне разделял обеспокоенность Шишкова. Что же до Аракчеева, то у него были свои мотивы: «Что мне до Отечества, скажите лучше, не угрожает ли это государю?» Пребывание рядом с линией фронта государю угрожало, так что «без лести преданный» взялся за дело со свойственным ему напором.

И Александр покинул армию, направился через Москву в Петербург, где и провёл безвыездно всю войну.

Уже в сентябре, когда ситуация в армии переменилась, секретарь императрицы Елизаветы Николай Михайлович Лонгинов писал из Петербурга в Лондон бывшему русскому послу в Англии Семёну Романовичу Воронцову:

«Государь потерял голову и узнал, что война не есть его ремесло, но всё не переставал во всё входить и всему мешать… Ненависть в войске до того возросла, что если бы государь не уехал, неизвестно, чем всё сие кончилось бы… Если бы с начала дали команду Кутузову или посоветовались с ним, и Москва была бы цела, и дела шли бы иначе…»

Через несколько месяцев, когда французские войска уже оставили Москву и исход кампании был предрешен, Михаил Илларионович Кутузов приглашал государя возглавить военные действия. У Александра I хватило благородства устоять перед соблазном. Он ответил, что не желает пожинать лавры, не им заслуженные. Правда, вскоре вполне благосклонно принимал титулы спасителя Отечества, победителя Наполеона, царя царей. А кто бы устоял?.. Да и кому от этого вред?

А вот в начале войны, даже за короткое время, что оставался на фронте, он сумел наделать глупостей более чем достаточно. Не спросив ни Барклая, ни Багратиона, приказал устроить укрепленный лагерь в местечке Дриссе на Двине. Сделал это по совету своего любимца, барона Карла Людвига Августа Фуля, прусского полковника генерального штаба, перешедшего на русскую службу в чине генерал-майора. Фуль быстро стал ближайшим военным советником царя. Ему-то ещё в 1811 году и поручил Александр составить стратегический плана войны с Наполеоном. В Дрисском лагере, который располагался между двумя столбовыми дорогами, предполагалось сосредоточить до ста двадцати тысяч человек, которые должны были воспрепятствовать Наполеону идти как на Петербург, так и на Москву.

Царь был убеждён: план Фуля – само совершенство. Генералы, которые смыслили в военном деле несколько больше своего государя, были другого мнения: «Русской армии грозит окружение и позорная капитуляция, Дрисский лагерь со своими мнимыми “укреплениями” не продержится и нескольких дней».

Кое-кто даже осмеливался в глаза Александру заявлять: «Дрисский лагерь мог придумать или сумасшедший, или изменник». Военный министр Михаил Богданович Барклай-де-Толли советовал отступать, доказывал, что генеральная битва недалеко от границы обречена на верный проигрыш. И он был прав. Именно так и задумал Наполеон: окружить и уничтожить русскую армию в генеральном сражении сразу, в первом же приграничном пункте. К такому сражению он был готов. Но русские неожиданно отступили, и французским войскам пришлось быстро продвигаться в глубь России. Это был крах первого стратегического замысла Наполеона.

Но большинство генералов были возмущены предложением Барклая, объясняли его трусостью (вскоре будут объяснять ещё и изменой). Если верить свидетельству генерала Карла Фёдоровича Толя, первоначальный план заключался в том, чтобы действовать наступательно, но непомерное превосходство Наполеона (Россия в начале войны могла противопоставить ему всего двести двадцать тысяч человек) заставило от этого плана отказаться. Так что с предложением Барклая пришлось согласиться. Но это не избавило его от вздорных подозрений, обвинений и оскорблений. Император своего министра, разумеется, не защитил…

А тем временем Барклай вместе со своим недругом Багратионом помешал осуществлению второго замысла Бонапарта: разбить оторванные друг от друга Первую и Вторую русские армии поодиночке. Благодаря самоотверженности дивизии Дмитрия Петровича Неверовского, восхитившей самого Наполеона, удалось задержать наступление французов на Смоленск. Я пишу «французы», «французские войска» – так принято, к тому же так короче, чем называть всех участников нашествия. А его участниками на самом деле были почти все бывшие и будущие союзники России. И воевали они с не меньшей яростью, чем французы. Напротив, французы были отважны и непримиримы в атаках, но с ранеными и пленными гуманны и великодушны. Немцы и австрийцы – жестоки и беспощадны…