Победителю достанется все
Шрифт:
— Что бы вам взять на закуску? Семгу домашнего посола? Или копченую волжскую осетрину с севрюжьей икрой?
— Страсбургский паштет из гусиной печенки с желе «мадера»?
— А потом что закажем?
— Как насчет супчика?
— Ну а самое главное — мясо или, может, здешнюю озерную рыбу?
— А может, вам больше по вкусу дичь?
— Ой, дичь! Смотрите: куропатка, фазан — как раз для меня!
— Лично я возьму белые грибы в сметане с зеленью и пряностями, а к ним клецки.
— Превосходно. А пить что будем?
К закуске выбрали терпкое, красное «Траминер». К дичи
Фогтман разворачивал крахмальную салфетку, жесткую на ощупь и гладкую, а Катрин рассказывала Оттеру, как она любит читать ресторанные меню. Прием знакомый — один из ее способов начинать разговор. То ли не сообразила, что ему известна эта ее уловка, то ли считает, что они заранее условились развлекать Оттера светской беседой и теперь во всем заодно. И все-таки он не переставал удивляться, слушая, с каким оживлением она щебечет, словно все эти «откровения» пришли ей в голову вот только что.
Фогтман видел, что Оттеру трудно приноровиться к такой манере вести беседу. И с ним на первых порах было то же. Ничего, когда узнаешь ее поближе, она уже так не заводится.
Неожиданно она сказала:
— Вы, мужчины, для меня загадка. Ну какая радость в этих ваших делах, если у вас ни на что другое не остается времени?
— Я будто слышу мою жену, — заметил Оттер.
— А я — мою, — поддакнул Фогтман.
— Вот как? И что же? Разве жены не правы?
— Может, и правы, но сейчас-то мы с вами, — сказал Оттер, поднимая свой бокал.
Катрин тоже подняла свой и улыбнулась, искоса бросив на Фогтмана заговорщицкий взгляд.
— Все вы одинаковы. Вот почему я никогда не выйду замуж.
— Главное, мадам, чтобы вам было с нами хорошо.
— Ко мне в душу никто не заглянет.
— А жаль. Вы ведь совсем нас заинтриговали.
— И поделом. У вас тоже есть свои тайны.
— Тайны? У нас? — Оттер посмотрел на Фогтмана. — Мы скромные коммерсанты.
— А по-моему, вы — международный торговец оружием, — объявила Катрин.
— Что вы, что вы! — усмехнулся Оттер. — Я не настолько опасен.
Но было заметно, что он польщен.
— Ты не так уж далека от истины, — сказал Фогтман. — Насчет международного торговца в самую точку попала.
— Профессии я всегда хорошо угадываю. Осталось угадать товар.
— А вот это пока секрет, — сказал Оттер.
Два часа спустя они сидели в погребке на небольшом возвышении рядом с танцевальной площадкой, на которой теснились пары. Теперь их было четверо — после ужина Фогтман вытащил из бара Хорста Райхенбаха. Гремела музыка, клубился табачный дым. Голоса стали громче, жесты порывистей, лица раскраснелись. Они дискутировали, они спорили. Райхенбаха потянуло на откровенность, и он признался, что перешел в другой лагерь, был теперь заместителем управляющего в одном из благотворительных обществ и попутно издавал бюллетень левого толка, писал для него проблемные статьи и комментарии. Говорил он еще более гладко, чем раньше, хотя проповедовал теперь прямо противоположные взгляды, ибо, как сам он утверждал, все переосмыслил и многому за эти
«Многому научился» — это хорошо, — сказал Фогтман, — в таком случае проводи нас к истокам своей мудрости.
— Ты знаешь стихотворение «Вопросы читающего рабочего»? — и Райхенбах процитировал:
Кто воздвиг семивратные Фивы?
В книгах названы имена повелителей,
Разве повелители обтесывали камни и сдвигали скалы?[3]
— Если ты спрашиваешь меня, то нет, — улыбнулся Фогтман. — Только мне это не в новинку. Я, между прочим, сам вкалывал у Патберга в цехе автоматов. А чьи это стихи?
— Брехта.
— Ну конечно!
— Знаешь ли, в данном случае ирония не аргумент, — заметил Райхенбах.
— От священной коровы и молочка не попьешь...
— Благодаря этому стихотворению я кое-что для себя уяснил, кое-что принципиальное.
— Что существуют каменотесы? Так это всем давно известно. И если ты с некоторых пор о них печешься, честь тебе и хвала. Но подаваться из-за этого в социалисты отнюдь не обязательно.
— Ты, Ульрих, все еще мыслишь как индивидуалист, как частный предприниматель. А сейчас нужны конструктивные социальные концепции. Одной экономикой ничего не добьешься. Да и сама экономика, по сути, та же идеология, создающая видимость благополучия и процветания. Но мы-то живем не среди беззаботных фантазеров, а в эпоху перманентного кризиса.
— Так ведь именно частная инициатива возродила после войны наше общество. Если ты еще помнишь.
— По-моему, Ульрих, ты заблуждаешься. Дело в том, что совокупная общественная ситуация после войны попросту скрадывала противоречия. Куда ни сунься — всюду огромная, острейшая нужда буквально во всем, она-то и обусловила длительный экономический подъем. Тут каждому что-нибудь да обломилось. Интересы капитала пребывали как будто бы в полной гармонии с интересами общества. Теперь это уже не так. Структурные противоречия растут день ото дня. Нынешнее наше общество не поспевает за прогрессом технологии.
— По милости этих твоих «общественных интересов» вам садятся на шею бюрократы-чиновники и целая шайка бездельников, которым только бы денежки из людей выкачивать.
— Мне тоже непонятно, что вы разумеете под интересами общества, — вмешался Оттер. — У меня свои интересы, у вас свои.
— Но живем-то мы в одном мире.
— Пока что, слава богу, не в однообразном.
— Какая скука, — протянула Катрин, — а танцевать никто из вас не умеет?
Они тотчас спохватились — ну как же, Катрин совсем заскучала. Трое кавалеров увлеклись спором, а с единственной дамой никто даже не потанцует. Славные наступили времена, нечего сказать!
— Потанцуй с господином Оттером, — предложил Фогтман Катрин. — А я тем временем промою мозги старому другу. Так сказать, в порядке дружеского перевоспитания.
Когда они с Райхенбахом остались одни, Фогтман спросил:
— Ну что, социалист, вино-то еще пьешь?
— Признаться, да.
— По крайней мере в честности тебе не откажешь. Помнишь, как совал мне под нос этикетку самой лучшей своей бутылки, а я понятия не имел, чего ты от меня добиваешься?
— Нет, забыл. Но вот что ты был простофиля, помню отлично.