Победителю достанется все
Шрифт:
Ютта с Андреасом оставили своих девочек дома, Кристоф свалился в жестоком гриппе. Лотар примкнул к провожающим на правах старого друга семьи, но прямо с кладбища уехал к себе в контору. По настоянию Элизабет на траурной церемонии присутствовала и Альмут Вагнер. Вернувшись с кладбища, она поддалась на уговоры и зашла выпить чашку бульона, но уже полчаса спустя, когда в мучительно-тягучей беседе повисла пауза, под каким-то предлогом поспешила распрощаться.
Они остались вчетвером и тотчас же завели разговор о вилле. Все прочие темы для них, казалось, иссякли, и от этого они впали в холодную рассудочность и как будто бы могли теперь помыслить и сказать буквально все. Виллу можно выставить на продажу, можно отремонтировать
Фогтман в эти дни наблюдал за женой с затаенным беспокойством и постепенно проникся восхищением перед той спокойной, сдержанной сосредоточенностью, с какой она делала и говорила все что нужно. Это она решила, что обезумевших собак необходимо усыпить. Она же набросала короткие, скупые строки извещения о смерти и по телефону передала его в газету, произнося слова бесстрастно и отчетливо. Но после похорон, когда они обсуждали с Юттой и Андреасом дальнейшую судьбу виллы, он начал догадываться, что поразительное спокойствие Элизабет идет не от твердости характера, не от душевной стойкости, а от внутренней пустоты. Ему бросился в глаза рассеянный, суетливый жест, который она повторяла вновь и вновь: проводила кончиками пальцев по лбу и виску, будто смахивая что-то. Вернее, даже не смахивая, а безотчетно выискивая, нащупывая. Она не ощущала самой себя, не могла себя найти. Собственное тело, собственный облик казались ей чужими.
Фогтман подпер голову руками и спрятал лицо в ладонях. Что с ним происходит? Нервы, что ли, расходились? — подумал он.
Да-да, нервы, но это же не объяснение. Это следствие, и только... выражение чего-то иного, в чем он себе не признавался. Такое безразличие одолевало его, такая подавленность. Он был точно парализованный. Впереди никакого просвета — сплошь нерешенные проблемы, горы проблем. С каждым днем он все больше запутывался в мелочах, откладывая важные вопросы на потом. Скоро надо будет повидать кредиторов, выговорить у них кое-какие уступки, но ему никак не удавалось выйти из апатии.
Он прошелся по комнате, затем стал у окна и посмотрел на фабричный двор, где возле склада загружали рефрижератор. До чего же он все это ненавидит! И на кой черт оно ему? Жизнь, в которую он угодил, тяготила все больше и больше. Долгие годы он расточал силы на то, чтобы не дать ей остановиться, но так толком и не понял, не разгадал секрета легкости, с какой иные люди делали деньги.
Фабрики в Хённингене и Борнхайме (одна выпускает фруктовые соки, вторая — овощные консервы) придется продать, хотя задача эта наверняка непростая, потому что прибыли они уже не дают. Сегодня утром он позвонил во франкфуртскую контору Оттера, и ему сообщили, что Оттер разъезжает сейчас по США и Канаде и вернется дней через десять. Значит, заирская сделка уже на мази? Он наивно полагал, что инсектициды для Оттера — самое главное и что компаньон вновь напомнит о себе, а тот оказывается, покуда ворочает другими, быть может куда более крупными делами, меж тем как сам он торчит тут словно парализованный — провинциальный горе бизнесмен, попавшийся на удочку мошенника. Позорная история.
Он опять прошелся по комнате.
В последнее время консультанты по вопросам инвестиций буквально завалили его предложениями насчет паевого участия и недвижимого имущества. Фогтман невольно спрашивал себя: не разумнее ли все распродать и выгодно поместить вырученные деньги, а не тянуть дальше лямку середнячка-предпринимателя, которому все труднее конкурировать с крупными фирмами. Ведь, по сути, никакой он не предприниматель, он отнюдь не чувствует тяги к управлению многолюдным производством. Он обманывал себя. И давно уже понял, что подвернись ему что-нибудь — и он безболезненно со всем этим распрощается. Но что — другое? Он наверняка сумеет жить иначе,
Он огляделся вокруг. За окном, на фабричном дворе, уже горели фонари. Он включил настольную лампу. Синяя папка — что в ней? Расчет рентабельности. Рентабельности чего? Кого? И при чем тут я?
С недоумением смотрел он на папку, не в силах превозмочь себя и взять ее в руки. Надо выйти на улицу, прогуляться, самочувствие все равно не из лучших.
Но он по-прежнему не двигался с места. Как бы там ни было, завтра он поедет в Мюнхен и зайдет в оба агентства. Как бы там ни было. Он нажал клавишу селектора и вызвал фрау Крюгер, чтобы отдать ей кое-какие распоряжения и тем самым окончательно определиться. Завтра утром он вновь сядет за руль, и здешние события останутся позади. А впереди будет другое. К примеру, Катрин — но лишь как награда, сперва нужно решить главное. Делу время — потехе час. Кстати, кто это сказал, что на войне лучше принять ошибочное решение, чем вовсе никакого? Неплохой жизненный девиз, ведь жизнь — та же война. Ладно, он принял ошибочное решение, а все-таки оказался прав. Или окажется прав — вступит в битву и одержит победу. Победитель — вот кто устанавливает, что должно войти в анналы истории, и проигравший ничего не может возразить. Проигравшему затыкают рот. Он ложится костьми, хочешь не хочешь гложет землю. Кровью давится! Черт побери, ну с какой стати это лезет ему в голову? Не хотел ведь больше об этом думать.
Вечером, когда он пришел домой, в большой комнате сидел Лотар. Читал газету, в полном одиночестве, — такое впечатление, будто он здесь живет. По его словам, он зашел проведать Элизабет, но сейчас она с доктором у Кристофа. Фогтман увидел на столе две чайные чашки и отвел взгляд, словно не желая замечать то, что его не касается. Он чужой в этом доме. Хотя порою забывает об этом. А после, вот как сейчас, это ощущение вновь пронзает его нежданным холодом. Все здесь как неродное. Кожа кресла и та отталкивает его руку.
— Есть новости из Мюнхена? — спросил Лотар.
— К несчастью, все подтвердилось.
— В таком случае пора предъявить иск по обвинению в мошенничестве.
Фогтман кивнул — говорить с Лотаром на эту тему ему не хотелось. Старая дружба дала трещину. Бесполезные советы только действуют теперь на нервы. Если Лотар страдает от этого — ничего не попишешь. В конце-то концов поделом.
— Поужинаешь с нами?
— Благодарю. Времени нет, извини. — Лотар погрузился в гнетущее молчание. Потом, не поднимая головы, произнес: — Я должен сказать тебе кое-что еще, Ульрих. Собственно, ради этого я и пришел.
— Выкладывай.
— Речь идет о Кристофе. Элизабет просила меня обо всем тебе рассказать. Парень получил повестку в суд. Его поймали в магазине на воровстве.
Ни испуга, ни удивления — он лишь с какой-то сверхъестественной отчетливостью прочитал на красном лице Лотара озабоченность, почти мольбу и услышал, как Элизабет в передней беседует с доктором, который, похоже, собрался уходить.
— Магазинная кража... Н-да, приятная новость.
— Ты только не волнуйся, — сказал Лотар и добавил, точно в утешение: — Я тоже узнал об этом только что.
Фогтман ни секунды не сомневался, что это вранье, Лотар узнал обо всем гораздо раньше. Они секретничали у него за спиной. И наверное, правильно делали, потому что ничегошеньки в нем не шелохнулось, только волной поднялись отчуждение и холод. Ладно, раз им хочется, пусть секретничают, он не против. Одно плохо: на лицо так и просится ледяная улыбка, а голос звучит фальшиво, с издевкой:
— Как мило с твоей стороны снять с моих плеч хоть некоторые заботы.
В эту минуту вошла Элизабет и остановилась возле двери — то ли собралась сразу опять уйти, то ли искала у стены опору.