Победивший платит
Шрифт:
– Нет, - Риз качает головой.
– Ничего подобного я не слышал, а услышал бы - удивился. Полковник славился своим умением укрощать диких строптивцев.
Щеки у Эрика горят от стыда и унижения. Я не могу на это смотреть.
– Вы полагаете обвиняемого виновным?
– Я не могу быть столь самонадеянным, чтобы даже для себя выносить решение о его виновности, но скорее да, - отвечает Эстаннис уклончиво.
– Барраярцы - мстительные дикари; я знаю этого не ближе других, но что мне дает основание
– Голос свидетеля был услышан, - доносится из белого света. Сейчас начнется самое мучительное: неизвестность, на которую уже ничем не повлиять.
– Свидетели равно убедительны, - наконец, говорит небесный.
– Равны и истец с ответчиком. И доказательств нет.
Все мы молчим, ожидая вердикта, мучительная дрожь нетерпения терзает душу, но когда силовое поле становится ослепительно ярким, а ровный голос, не допуская ни единой эмоции, выносит приговор, я в несколько первых секунд не могу осознать услышанного.
Право справедливого решения отдано клинкам? Суд желает, чтобы мой наследник и Младший сошлись в поединке?
Густой, малиновый звон гонга все еще звучит у меня в ушах, я перевожу взгляд с сына на любовника, и как никогда близок к тому, чтобы оскорбить величие небесных.
Они с ума сошли? Лерой едва встал на ноги, Эрик только исцелился от своей прежней воинственности...
– Милорды, - пытаясь за спокойствием интонаций укрыть охватившую меня панику, прошу я.
– Не покушаясь на ваше решение, я просил бы предоставить обоим спорящим право выбрать себе представителей.
– Мы сожалеем, Старший Эйри, - с печалью, но непреклонно отказывает мне небесный.
– Тому, кто желает защитить свою правоту, не нужно посредников. Вы пожелали получить решение Высокого суда, Эйри, и вы его слышали.
Лерою драться с Эриком. Несовершеннолетнему раненому с едва оттаявшим от превратностей войны барраярцем. Это недопустимо.
– Мой сын болен, условия не равны и незаслуженно оскорбительны для обоих... Дайте хотя бы отсрочку, требуемую для выздоровления, милорды!
Мольбы звучат жалко, но что, кроме молений, остается человеку, боящемуся равно за обе враждующие стороны... Лишь последняя крайность - открытое неповиновение, и я решаюсь.
– Мой сын не может держать в руках оружия; я запрещу ему драться.
– Между запретом отца и небесной волей - пропасть отчаянья, - как ни удивительно, гнева в этой сентенции нет.
– Не подталкивайте туда своего наследника, лорд Эйри. Храните спокойствие. Правота даст одному из ваших родичей нужные силы.
– Мой отец и Старший, - Лерой произносит формальную формулу обращения, но его голос чуточку дрожит, - под
Я смотрю на сына так, что в лучшие времена мальчик прикусил бы язык на полуслове, но сейчас все не так, сыновняя покорность уступила упорству, и мой взгляд Лери встречает своим, сумрачным и твердым. Он тоже Эйри не только по имени, и сейчас я об этом сожалею всей душой.
Я, растерявшись, смотрю на Эрика, и он не выдерживает первым.
– Милосердия, милорды!
– и мне на секунду кажется, что этот гордец сейчас упадет на колени.
– Неужели, чтобы доказать, что я не ударил мальчика ножом, я должен поднять на него меч?
Мы сражаемся не мечами, а парными кинжалами - но этого мой барраярец вправе не знать.
Сказанное им даже не удостаивают внимания, но тут серебристым росчерком лезвий прорезает застывшую тишину обычно мягкий голос моей жены.
– Милорды, - почтительно и твердо обращаясь к белому сиянию, говорит она, - единственным желанием, что привело меня сюда, было желание справедливого суда. Я не могу запретить своему сыну сражаться и не могу просить вас о большем милосердии, чем уже проявленное, но... неужели нет способа защитить истину, уменьшив влияние случая и телесной силы?
– Чета Эйри, едина ли ваша просьба?
– осведомляются у нас. Глаза Кинти непроницаемы, безмятежная зелень уступила тревожной тени, прячущейся меж ресниц.
– Да, - отвечаю я немедля, и подтверждение Кинти не запаздывает ни на секунду.
– Согласие в семье - первая и главная основа справедливости, - словно читая с листа, произносит один из судей.
– И если вы желаете только этого, небеса осенят вас милостью, слишком большой, чтобы быть повторенной.
Говоря без пафосной вычурности, эта просьба - единственное, в чем нам пойдут навстречу, но облегчение так велико, что я не задумываюсь ни о причинах перемены мнения судей, ни о том, как же в таком случае будет решено дело.
Прислужник, подозванный с той стороны зала, выслушивает произносимый вполголоса приказ, исчезает и появляется вновь: с чем-то, что я вначале принимаю за сгусток пламени, что, конечно, невозможно. Нечто горящее перетекает, трепещет, шевелится, потом поднимает узкую голову и зевает, сверкая алмазным блеском острых, как иглы, зубов.
Дракон. Я слышал о нем не раз, вижу же впервые: изумительно точный инструмент выявления истины и покарания лжецов. Драконы пожирают сердца обманщиков: так говорят, и сейчас эти слова не кажутся мне ни сказкой, ни метафорой.