Победивший платит
Шрифт:
– Честность - лучшая политика, - по крайней мере, когда прочие средства сохранения в секрете проблем дома себя исчерпали.
– Говори, что твой муж снял с тебя эту ношу и не считает необходимостью делить ее с кем бы то ни было еще.
– Ты собственник?
– подливая чая, усмехается Кинти, и я понимаю: да.
Злость, острая и греющая, внезапно обретает черты. Вот в чем дело: я не желаю обсуждать Эрика, даже и с женой. Я - собственник, и мне не нужно ничье мнение, ничье вмешательство, пусть даже ради моего блага, потому что происходящее между мною и барраярцем неоднозначно, хрупко и неясно даже мне. Мое отношение к Эрику не назовешь ни мягким,
Проще говоря, я не желаю делиться.
– Раньше ты охотно показывал мне новые диковинки, - укоризненно замечает Кинти, прерывая молчание. Она права, я предпочитал умножать радость новых увлечений, делясь впечатлениями с теми, кому доверял, и ей я доверяю по-прежнему, но это - мое, и только мое, не знаю почему.
– Ты действительно желаешь развлекаться, любуясь записями из госпитального блока?
– чуть погрешив против истины, интересуюсь.
– Поверь, зрелище весьма неаппетитно.
Разумеется, супруге если и хочется поглядеть на нового родственника, то в более презентабельном состоянии.
– За ним ведь хороший уход?
– интересуется она и, получив утвердительный ответ, намекает: - Значит, можно оставить его выздоровление врачам?
– Нет, - приходится отказать, вновь не солгав впрямую, но сместив акценты.
– Его физическое состояние лучше душевного. Ему здесь неуютно.
– Барраярец принят в наш клан, окружен заботой, живет в полном довольстве - и требует чего-то еще?
– удивленно и чуть гневно интересуется Кинти. Мне приходится объяснить: Эрик удивительно легко для варвара относится к внешним признакам цивилизации, но не способен примириться с тем, что отныне цивилизация - его удел навсегда, как и жизнь по непривычным правилам. Этого врачам не исправить.
– Нам всем приходится приспосабливаться к переменам, которые этот беспокойный юноша внес в нашу жизнь с подачи Хисоки, - слышится в ответ.
– Его жизнь переменилась в благоприятную сторону, чего не скажешь о наших. А к хорошему быстро привыкают.
Верно, пусть Эрик привыкнет. Найдет место в этой жизни. Беда еще в том, что физическая безопасность и телесный комфорт для моего деверя не важнее уверенности в верности выбранного пути. И я честно признаюсь в опасениях, что в любой момент он может уехать.
– Вот как?
– изумляется супруга, выслушав мои слова.
– Не знаю, зачем он тебе нужен, но если так, просто запрети ему уезжать. Сам говоришь, он не безнадежен, значит понимает, что не вправе ослушаться повелений Старшего.
– Не хочу превращать дом в концлагерь, - скривившись, отвечаю. Разговор выдался тяжелым и неожиданно неприятным, а до выхода, увы, еще несколько минут.
– Господи, - вздохнув, говорит жена, - откуда у тебя это ужасное слово? Это барраярец так выражается?
– Это брутальная правда жизни, - вздернув бровь, отвечаю. Странно, как можно было забыть, что именно концлагерем управлял Хисока. Впрочем, Кинти всегда
– Я же хочу помочь нашему родичу ее забыть, и потому пытаюсь договориться миром.
– Да, точек соприкосновения между нами немного, и я часто ошибаюсь, но общее направление движения меня радует.
– Ты пытаешься договориться, и он противится?
– словно перчатку подхватывает, парирует Кинти.
– Ты поразительно терпелив. Надеюсь, результат того стоит, - договаривает она, поднимаясь и укутывая плечи накидкой.
– Знаешь, ты только разжег мое любопытство, дорогой. Случайно ли?
– Разумеется, нет, - с невольным облегчением улыбаюсь я. Слава богам, разговор закончен, а о многих вещах речь так и не зашла. Постыдно умалчивать перед собственной супругой о том, что касается дел клана, но, расскажи я ей всю правду, и декламации, даже самой талантливой, не нашлось бы места этим вечером.
***
Вечер оказывается неожиданно успокаивающим после трудного разговора - декламация лаконична, музыка изысканна, угощение прекрасно, а по шапочным светским знакомым я, оказывается, успел слегка соскучиться. И дети радуют умеренным послушанием, свидетельствующим равно об отменном здоровье и хорошем воспитании, старшего же сына я не застаю дома, и по мягкой улыбке жены понимаю, что одиночества и невостребованности Лерой может не опасаться. Небольшие дела, лишь дополняющие радость встречи, и сама эта радость - привычно-теплая, домашняя, почти совершенная, - удерживают меня прочнее необходимости.
Чуточку кусает тревога об оставшемся без обещанной прогулки Эрике, но мой собственный интерес и замкнутое пространство загородного дома может сыграть дурную шутку, имя которой - избыток общения. Пусть отдохнет, да и мне не помешает немного. Эрик - интереснейшее создание, но в общении тяжел, как обязанность выстоять, не шевельнувшись, два часа кряду на императорском приеме.
Полуденное солнце салютует мне по прибытии - как поднятый над крышей дома ослепительный флаг. По-видимому, день выдался слишком жарким, и слуги сочли за благо выставить отражающую способность кровли на максимум.
Как ни странно, признаков активности Эрик не подает. Я не ожидал торжественной встречи, но и полного отсутствия реакции не ожидал тоже. У себя в комнате, не выходил - отчет слуги отдается ощутимым дежа вю и тревогой.
Короткое раздраженное «да!» в ответ на стук в дверь впечатление начинающейся неприятности усугубляет. Словно мое вторжение оказалось, мягко говоря, неуместным. Визуальный ряд дополняет картину. Выразительная поза, не так давно бывшая нормой жизни: ощетинившийся, мрачный, плашмя на кровати. И отчетливый запах спиртного, с которым, я надеялся, он успел распрощаться.. Впору заподозрить спровоцированное неизвестным мне способом обострение болезни. На мой вопрос о самочувствии Эрик отворачивается от стены, которую изучал, с коротким удивлением, которое кажется несколько наигранным.
– А, ты уже дома, - неприятным тоном замечает.
– Добрый день. Нет, со мной все нормально.
Этим "нормально" можно узор на гравюрах травить, такое оно едко-кислое. Весьма интригующе и раздражающе одновременно: я не способен просчитать ход его мысли. Ничего не произошло, как же! От былого доброго расположения духа Эрика не осталось и осколков, и мне хотелось бы знать о причине перемен. О чем и сообщаю.
– Мое настроение - моя забота, - ощетинивается он, совершенно как раньше, - и, пока я веду вебя пристойно, оно тебя не касается, равно как и меня - твои дела.