Победивший платит
Шрифт:
Изо всех сил стараюсь не раздражаться. Иногда барраярец ведет себя как обиженный ребенок, и сейчас - именно этот случай, стоит только послушать, с какой интонацией он интересуется:
– Какие у тебя ко мне претензии? Да, я по горло сыт и Цетагандой, и цетами, и теми кислыми физиономиями, которые они корчат всякий раз, когда имеют дело с грязным варваром, - кажется, он с трудом сдержался, чтобы в довершение к филиппике не сплюнуть на ковер избыток яда в буквальном смысле слова.
– Надеюсь, теперь я имею право побыть один и в том настроении, в каком хочу?
Мне кажется, или меня выставляют из моего же дома?
– Никаких претензий ровным счетом. Я жду тебя к обеду, - информирую вежливо.
– Надеюсь, не в таком мизантропическом настроении. А сейчас, если хочешь побыть один, изволь.
"Спасибо, буду", говоришь? Замечательная же горькая приправа ожидает меня к будущей трапезе!
К счастью, я ошибся. За обедом Эрик все так же кисл и мрачен, но претензии и обиды вслух не высказывает, ест молча, изредка просит передать соль и соус. Одет он в то, что я по опыту распознаю как его "лучшую рубашку" - этот буро-зеленый цвет сейчас его особенно не красит, - волосы влажные и тщательно причесанные, и даже запах перегара намеренно забивается резким мятным ароматом зубной пасты и пряной травы, которую он не случайно пощипывает с блюда с зеленью. Свирепая натужная вежливость, вот как это можно назвать. Руководствуясь ответной вежливостью, я сдерживаю недоуменное любопытство до десерта.
– Может, ты все-таки соизволишь мне объяснить, что случилось?
– интересуюсь между двумя глотками горьковатого чая, прочищающего рассудок. Надеюсь, не только мне.
– Это допрос?
– уточняет с неприятной иронией.
Помню я, помню, что не имею права требовать у тебя отчета. Остается лишь вежливое: - Неужели мое беспокойство похоже на допрос, родич?
Он смотрит сердито, почти стиснув зубы, потом глубоко вздыхает, точно собирая себя в кулак, и ровным, преувеличенно неэмоциональным тоном объясняет: - Тебе не о чем беспокоиться. Все сделано, как ты хотел. Документы подписаны, я скоро избавлю тебя от своего присутствия. Тебе не было необходимости уезжать втихомолку - я не стал бы ни устраивать скандала, ни просить позволения остаться.
Я ничего не понимаю в происходящем, в который раз. Это не родственник, это минное поле, построенное по принципу головоломки без решения.
– Если ты хочешь уехать, то при чем тут я? Знаешь сам, я не желал бы твоего отъезда, и разрешения не дал бы, не будь тебе обязан.
Пожимает плечами.
– Ты и не дал. Я не мог расторгнуть договор без твоего соизволения, сам знаешь. Вот, можешь убедиться, что все по правилам.
Машинально беру из его рук узкую пластиковую книжечку. Билеты на корабль - подписи, дата, время, номер рейса и число оформления заказа. Полторы недели от момента покупки билетов пролетели с невообразимой скоростью, о дате я забыл, аннулировать билет позабыл тоже, и теперь, когда до вылета осталось чуть более трех суток, компания-перевозчик потребовала подтверждения намерений, а подтверждать их, либо отказываться, должен я, и никто другой.
– Тебя попросили подтвердить заказ?
– догадываюсь. Бюрократия неистребима,
– Эрик!
– не выдерживаю я, рассердившись. Разве я обещал быть при нем нянькой?
– Я уезжал в столицу на полсуток, о чем тебя предупредил. А если ты считаешь, что я обязан находиться рядом с тобой неотлучно - мог бы об этом сказать.
Ссора как жаркий огонь. Пожирает все, что находится в пределах ее досягаемости. Эрик тоже вспыхивает. Похоже, его эмоции лишь тлели под пеплом, и теперь мне придется выдержать приступ его язвительно дурного настроения.
– Ну зачем же?
– цедит он.
– Ах да: напоминать мне застегивать штаны и закрывать воду в ванной. У меня ведь склероз. Совершенно не припоминаю, чтобы ты меня о чем-то предупреждал. Вот заговорил мне зубы, что, мол, днем поведешь меня выгуливать, - это было.
– Прогулку пришлось перенести, - развожу руками.
– Я понимаю, тебе неприятно…
– Понимаешь?
– колко и холодно переспрашивает Эрик.
– Не думаю. И ты не думай, будто я считаю, что ты мне чем-то обязан. Просто не люблю ощущать себя идиотом. Если ты хочешь меня выставить из дома, не нужно строить хитрых комбинаций.
– Меня вынудили уехать дела.
– Неужели это мне приходится оправдываться перед этим параноиком? Интонации собственного голоса кажутся чужими и постыдно жалкими.
– Я не лгу тебе и не уезжал, как ты выражаешься, втихомолку, - добавляю уже сердито.
– Пусть я не успел предупредить тебя лично, но отправил тебе сообщение об отъезде.
– Ничего я не получал, - коротко сообщает он с изрядной толикой недоверия к моим словам.
Я не привык, чтобы мне не верили, и не знаю, как поступать в подобных случаях. Единственный возможный вариант - почувствовать себя оскорбленным - не подходит. Но все же раздражение прорывается в коротком: - Я полагал, ты умеешь обращаться с техникой.
И ведь обращался же, я помню. Что за нелепость, обвинять меня в своей глупой ошибке.
Судя по покрасневшему лицу, барраярец готов полыхнуть и взорваться и лишь явным усилием сдерживается. В очередной раз возмутился, должно быть, неблагоприобретенным мифом о варваре, коим я его считаю. Комм, который он с третьей попытки выуживает из кармана, кажется, сейчас полетит мне в лицо. И на яростном «Уж поучи дикаря, будь добр!» мое терпение заканчивается.
– Я не привык, чтобы на меня кричали, - чувствуя, как гневом сводит лицо, информирую, - и не намерен привыкать впредь, останешься ты здесь или нет, прими к сведению.
– Не привыкай, - отрезает он, - скоро я перестану тебя обременять своим присутствием.
– И совершенно нелогично добавляет: - Извини.
Как все дурно складывается. Дальше останется только выслушать демонстративно холодное "Прощай".
Комм падает из его ладони в мою, как раскаленный камушек. Барраярец явно старается даже нечаянно не коснуться моей руки. Что он сейчас испытывает: неловкость, оскорбленное негодование?