Победивший платит
Шрифт:
Уж очень он мрачно разглядывает лисий дом, и я, кажется, понимаю. Уж не воспринимает ли он себя как дикое создание, прирученное высшим существом и вынужденное, несмотря на свою показную независимость, терпеть снисходительные подарки? Живущее милостью того, кто соглашается не объявлять ему войну и не сживать со света, хотя мог бы?
Или просто завидует лисьей свободе?
Барраярец упрямо поджимает губы.
– Ты знаешь, - говорит он, наконец, - мне не стоит так вестись на подарки.
Следовательно, с догадкой я прав. Но неужели теперь любое внешнее обстоятельство
– Лисам тоже, - возражает он упрямо, прямо подтверждая предполагаемый ход мыслей, - только они сами могут выбирать, поиграть с твоим подношением или оставить, где лежит.
– И ты пользуешься этим правом, - пожав плечами, констатирую, - чем же ты недоволен? Ну ладно, допустим на минутку, что я пытаюсь тебя привязать, используя проверенный метод дрессуры. Но ведь ты мне не поддаешься.
– Я уже ем у тебя из рук и нахожу это занятие интересным, - угрюмо сообщает он.
– Ты водишь меня гулять, поишь чаем, развлекаешь физическими упражнениями, собственноручно делаешь массаж, и даже пообещал накормить сладостями. Честное слово, будь я юной леди, ты просто обязан был бы на мне жениться.
Неловкий и почти злой смешок ясно показывает мне, как сильно Эриково недовольство своим поведением. Дико: он ведь действительно ведет себя безукоризненно.
– Юная леди в твоем исполнении была бы устрашающе грозна.
Судя по невольной улыбке, Эрик представляет себя... как это у них, барраярцев, принято?
– в кринолине и с зонтиком.
– И все же, - настаивает он, - я не хочу принимать от тебя денег, но охотно беру подарки. Некрасиво. Не дело для мужчины.
– А, вот ты о чем.
– И что ужасного в том, что я проявляю любезность к собственному гостю? Как сейчас - отвожу в сторону ветку и придерживаю, чтобы она не хлестнула идущего сзади.
– У нас мужчины, как и женщины, имеют право получать подарки. Признаться, я не вижу в этом ничего непристойного.
– Право имеют и у нас, - отмахивается Эрик.
– Но на этот счет есть приличия. Подарок должен быть невысокой ценности безделушкой; если его преподносит не близкий человек, он обязан быть отдарен равным; и... его нельзя слишком сильно ждать. Мне не хочется быть лисой, которая сидит в норе, прислушивается к твоим шагам, облизывается - и почему-то считает одолжением, что унесет к себе птичку поиграть...
Он снова смеется, несколько искусственно. Что за невозможный тип.
– Правильно считает, кстати, - старательно объясняю.
– Я ведь тоже считаю одолжением... ну хотя бы то, что не охочусь именно на эту семейку. Хотя охоту люблю. Не здесь, разумеется, в охотничьих угодьях.
– Вот там грубая естественность пестуется с тщанием.
– Кстати, не хочешь съездить? Правда, это уже зимой...
Кажется, я только что сказал непростительно прямую глупость. Эрик, что удивительно, не мрачнеет, только задумывается.
– Вот ты и сам произнес, в чем разница и почему мне так неуютно, -
– Думаешь, я доживу здесь до зимы?
– Думаю, да, - честно отвечаю. Черт бы побрал эти денежные вопросы - в сочетании с моралью от них масса проблем.
– Надеюсь, что да.
– Твое желание мне потакать - оно ведь не только странно, оно еще и не вечно, - вздохнув, сообщает, обрывает с дерева прутик и идет дальше, счищая с него по листочку.
– Ненавижу неуверенность. И слабость тоже.
Как и я. К сожалению, сейчас слабы мы оба: он решимостью, я возможностью действий.
– На самом деле, все это легко решить, - чуть замедляя шаг, предлагаю.
– Если у тебя будет свой источник дохода, не зависящий от меня, это улучшит ситуацию?
– Не знаю, - отвечает он задумчиво.
– Наверное.
Хлещет концом прутика по голенищам. Идет, размышляя вслух.
– Источник дохода, источник занятия... источник эмоций и новостей, в конце концов. Я на тебя непозволительно сильно завязан. А что, это можно заказать по почте наложенным платежом? "Смысл жизни, одна штука, и близких людей, три штуки согласно списку"? И еще наследство от почившего дядюшки, чтобы уж наверняка? Хуже всего, что мне проще сейчас плыть по течению...
И будь спокоен, думаю я, утонуть у тебя не получится, я не позволю, насколько хватит сил. Не из-за клятвы, что удивительно; потому лишь, что ты только кажешься себе сломанным, а на деле - как упруго согнувшаяся под снегом ветка.
– Так и плыви, - мягко предлагаю. Увлекшись разговором, едва не украшаю прическу сухим образчиком флоры с ближайшей ветки, вытряхиваю лист из волос и продолжаю.
– Просто знай, что однажды это плаванье закончится. Ты проснешься и почувствуешь, что способен переделать эту жизнь под себя. Я этого побаиваюсь, но так мне же будет лучше: знать, что ты общаешься со мною не потому, что от меня зависишь, а потому, что тебе самому этого хочется.
Пауза.
– Чем собираешься заняться сегодня?
– утомившись от долгой речи, спрашиваю наконец.
Отбрасывает в сторону замученную веточку, разводит руками.
– Не знаю еще. Нет у меня особых планов, а прелесть сельской глуши хороша в дозах не более суточной.
Невольно усмехаюсь. Эрик ничуть не похож на лощеного столичного жителя, десять лет войны в лесах - не шутка, но если он здесь заскучает, то грош мне цена как гостеприимному хозяину. Чем же он привык развлекаться на войне? Спиртное из списка следует исключить сразу; грубые игры простонародья, привычные всякому военному, остались в прошлом; кататься верхом ему сейчас еще нельзя, а вот... Да, это, пожалуй, вариант.
– Можем пофехтовать немного, не особенно увлекаясь, - предлагаю небрежно. Эрик уже достаточно оправился, по-моему, для дозированной физической нагрузки. Вон как бодро вышагивает.
Глаза у Эрика непроизвольно вспыхивают, и, значит, я угадал. Впрочем, плечами он пожимает с показным равнодушием: - Можно. Заодно выясню, что у вас принят за стиль.
– Он незаметно для себя прибавляет шаг и договаривает с искренним удивлением.
– Дома я был уверен, что цетагандийцы не знают, за какой конец меч держать.