Побег из Фестунг Бреслау
Шрифт:
– Ну ладна, - в самом конце коридора сержант пропустил Шильке вперед и закрыл металлическую дверь. – Можно снять очки, товарищ. Это чтобы на лестнице не споткнуться.
Очутившись в своей уютной комнатке с диваном, Шильке сгрузил ящик на стол. Он с трудом дышал. Но ведь я с ними никогда не держался! – воскликнул он про себя. – Так ведь, -ответило ему эхо в голове, - там и не стояли сплошные нацисты. В абвере выродков и убийц было, скорее всего, мало. Погоди, погоди… Дрожащими пальцами Шильке достал сигарету и попытался прикурить ее. Спокойно. Ведь не
Для чего служила вся эта конфронтация? Очень просто. Таким образом, русские выслали два сообщения. Первое ему: видишь, они уже знают, какой стороны ты придерживаешься. Любой шаг назад теперь уже невозможен. Для них ты предатель, и сообщение об этом распространится и дальше. Второе известие было предназначено для заключенных: вот видите? Мы знаем о вас все, знаем больше, чем вы сами о себе знаете. Так что не пытайтесь лгать или крутить, говорите все, как на исповеди. И это с тихим подтекстом: вы предпочитаете свою нынешнюю ситуацию или ту, в которой оказался ваш бывший коллега?
Ну ладно. Шильке понимал, что испытания в этом здании могут быть наиболее тяжкими, чем все, чего ожидал. Русские ничего не делали на шармака. Они были профессионалами. Дитер откупорил бутылку с коньяком и сделал большой глоток. Нет, ведь и сам он обязан повести себя столь же профессионально, ведь они предпочли бы, чтобы утром у него разваливалась голова, чтобы он едва держался на ногах, чтобы мысли у него путались. А перебьетесь! Шильке отставил пузатую бутылку и снял крышку с минеральной воды.
Допросы даже и не были бы особенно мучительными, если бы не факт, что необходимо было следить за каждым словом, вызывая при этом впечатление человека делового, расслабленного и охотного к сотрудничеству. Допрашивающие часто менялись. Как-то раз беседу вел мужчина, которого Шильке в мыслях назвал "чиновником". Характеризовался он тем, что его интересовали исключительно факты, даты, фамилии места, которые он трудолюбиво увековечивал в протоколах. Никаких личных замечаний или отступлений. Его противоположностью был "дядя Ваня", которого, собственно, ничего не интересовало. Он рассказывал о собственной семье, расспрашивал о детстве Шильке, строил планы на будущее, распространялся о нынешней ситуации Германии. Разговоры с ним, такие, "по душам", приводили к тому, что нужно было быть осторожным вдвойне. А "дядя" угощал немца то блинами, говоря, что "прямо от бабушки прибыли", то замечательным копченым мясом "это отец делал" и даже варениками со сметаной "это жена прислала, очень вкусны" [79] . Как же, как же. Шильке сочувствовал заключенному-повару, который, наверняка, готовил все это двумя этажами ниже, глотая слюнки от голода. Тем не менее, у бедняги имелся талант, и сам Шильке впервые попробовал русскую кухню, узнал, что такое пельмени и почему ими следует "отведывать".
79
eto zena prislala, ocze'n wkusny
Но самыми интересными были беседы с майором, который принимал его в самый первый раз. Вот он был мастером
– Ну тааак, - цедил он, щуря глаза. – Все ясно. Теперь уже все ясно.
Не прерывая чтения, он вытаскивал из папки небольшой мешочек, развязывал шнурок и высыпал на столешницу горсть бриллиантов.
– Тааак, тааак, - ни на мгновение он не отводил взгляда от страницы. – Все знаем, - второй ладонью перебирал он блестящие камушки. – Ничего себе…
В такие минуты Шильке чуть кондрашка не хватала, стараясь проявлять безразличие. Потом он не покрывался только лишь потому, что представлял себе, что погружает лицо в миске с ледяной водой.
Во время одного из допросов майор, оторвав наконец-то взгляд от текста, бросил:
– Ну как, видите? – глянул он на бриллианты. – Плохие люди, плохие, не дают жить, - минута раздумий. – Это же авгиевы конюшни, только я же не Геркулес.
Шильке чувствовал, как в нем все закипает.
– Вы знаете, что это такое?
– Бриллианты?
– Вы их уже видели?
– Один камень похож на другой. Черт его знает, те это или не те.
– А вот расскажите мне, пожалуйста, где вы столкнулись с бриллиантами?
Шильке тяжко вздохнул, только этот вздох был деланным. Он прекрасно владел собой… Хотя, возможно это было только его искренним желанием.
– Приняв мой план проникновения в преступный мир, по моей просьбе директор Колья Кирхофф присал мне немного камушков. А к ним доллары, фунты и множество других полезных мелочей.
– Ага, и вы все потратили. Прошу прошения, не потратили, но использовали?
Шильке начал крутиться на стуле. Главное, не пересолить с актерством.
– Ну… Доллары и фунты – да. Потратил.
– А бриллианты?
– А кто бы их так тщательно пересчитывал? Тем более, после войны.
– И это означает…
– Кое-чего у меня осталось.
– А конкретно, сколько?
– Ну… Немного осталось. – Шильке нервно потер подбородок. – Конкретно, все остались.
– Холмс об этом знал?
– Не имею ни малейшего понятия. Хотя сомневаюсь, между нами было определенное различие в подходе к делу.
– Скажите, пожалуйста, что за разница.
– Ну, понимаете, он сражался за свою страну, за свою родину. А я… Я сражался за всеобщий мир во всем мире.
Майор понимающе усмехнулся.
– Насколько я понимаю, бриллианты до сих пор находятся в вашем владении?
– В определенном смысле. Они спрятаны в беседке возле тайного хода в лагерь. Вместе с моей летной курткой, автоматом Томпсона и немецкими документами.
Русский перегнулся через стол и похлопал Шильке по плечу. После этого он встал, открыл шкаф и бросил на стол американскую куртку и "томмиган".
– Красивые вещи. Будет лучше, если вы оставите их себе на память. В особенности, автомат весьма способен пригодиться в городе, власть в котором сейчас захватывают мародеры.
Майор вновь занял стратегическую позицию за столом и вернулся к извлеченном из папки документу. Шильке не успел насладиться чувством облегчения.