Побег из Фестунг Бреслау

Земянский Анджей

Слушатели стали смеяться.

– Эээ… - вмешался молодой. – Я кое-что получше расскажу. Под конец у них людей все меньше становилось, потому что фольксштурм забирал. Короче, идем мы на работу, а в качестве конвоира дали нам какого-то дедка. А он ужасный холерик и дурак, все время кричал на нас и все время о чем-то забывал. А когда мы уже работать начали, так в каждую дырку лез, хотя совсем же не его дело, так что даже немецкого мастера до живого достал. В общем, возвращаемся мы. Тут останавливает нас патруль, проверка документов. Оказывается дедок забыл поставить печати, что был на работах. Тут нас проверяют, а у нас все бумаги в порядке, потому что про наши документы должен был мастер позаботиться, ведь если чего не так, его бы за шкирку взяли и… - Молодой провел

ребром здоровой руки по шее. – А дед скандалить начал, короче, его и забрали. Наш сержант в караульной рассердился и на следующий день дал нам другого деда. Короче, идем мы на работу. Глядь, а на виселице болтается вчерашний дед с надписью, мол, саботажник. Так мы новому объяснили, чтобы его не встретила судьба предшественника, нужно позаботиться про все печати. Он так перепугался, что целый день про эти печати только и думал. Руки у него так тряслись, что он для храбрости соточку и заложил. Но этого ему показалось мало, вот он и добавил. Возвращаемся. Снова патруль нас останавливает. У нас бумаги в порядке, у деда тоже, с той лишь разницей, что мы прямо стоим, а дед качается. Двоим нашим пришлось его придерживать, а третий винтовку к нему прижимал, потому что в руки он ее брать боялся. Начальник патруля как это увидел, так деда сразу и зацапал. Сержанта в караулке чуть кондрашка не хватила, так он орал, что покажет нам, потому что наша группа каждый день своего конвоира теряет. На третий день он выделил нам молокососа-фанатика из Гитлерюгенд. Вот же свинья и гад был. И он нас так достал, что милости быть не могло. Во время проверки у него бумаги зихер, и у нас тоже. Но мы себя странно ведем. Как будто бы чего-то боимся. Так что сразу досмотр. У нас ничего нет. Тут командир патруля подумал-подумал и приказал обыскать молокососа. Ну и нашли у него в ранце две горсти сахара и военную упаковку.

Окружающие парня пациенты начали хохотать. Один только не очень понимающий спросил:

– А откуда у него взялись те две горсти с военной упаковкой?

– Да видно кто-то благожелательный подбросил, чтобы встречу с дедками подсластить.

– Новый взрыв хохота.

Шильке пытался вздремнуть. Разбудил его только шум, сопровождающий возвращавшихся работников. Немцы о капитуляции уже знали. Вот только лагерные охранники понятия не имели, что им делать. Идти на сборные пункты вместе со сдающимися военными или же торчать здесь и продолжать охранять принудительных работников? Многие из них вспоминали свои давние грехи. Неожиданно они осознали наличие тысяч человек, в отношении которых они сами были жестокими, и которые сейчас сделаются хозяевами ситуации. До них дошло, что они сидят верхом на многотонной бомбе, которая в любой момент может взорваться. Начались побеги с места службы, у пары охранников нервы сдали слишком быстро, ими тут же заинтересовался ближайший полевой суд, и их повесили, но не публично, а в укрытии, на каком-то чердаке. Какое безумие! Шильке казалось, что здесь множество таких, которые уже сейчас были готовы подлизаться к русским. Пока же что приводилась в порядок лагерная картотека, готовились документы, заключенные получили более приличный ужин, а в лазарете появились новые одеяла и лекарства.

Ночью несколько смельчаков по подземному тоннелю вышло на разбой. Когда вернулись, то рассказывали невероятные истории.

– В домах, бери, чего только пожелаешь!

– Немцы вылезают из подвалов и с недоверием глядят на развалины, которые когда-то были их городом. Достаточно разок на такого прикрикнуть, и он уже не знает, что делать, охотнее всего – удирать.

– Военные сдают оружие. Ну, говорю вам, эти немцы шизанутые. Вы не поверите, но перед сдачей они чистили винтовки, словно перед гарнизонным смотром. А на той площади, где фонтан и две скульптуры голых мужиков, которые мечами львов убивают, тех скульптур уже не видно. Такие горы винтовок выросли.

– А в центр лучше и не идти. Вонь такая, словно навозную яму вскрыли. Или даже бойню со сгнившим мясом. И такте тучи мух, тараканов, комаров и другой гадости, что я в жизни еще не видел. Лучше всего держаться за

Одером.

– А с русскими надо держать ухо востро. Празднуют и лазят совершенно пьяные. Нас не трогают, но им нужно четко сказать, кто есть кто. Научитесь сказать по-русски: "Я поляк, я принудительный работник". Не забудьте.

– А немцев убивают?

– Да нет, не особенно. Но вот немецкой женщиной я бы быть не хотел.

Шильке с Холмсом заварили себе чаю на примусе в каморке возле лазарета. Кое-какие запасы у них оставались. Ватсон пошел вынюхивать новости, а Хайни лежал и ни с кем не разговаривал. Помимо по-настоящему больных, он был, похоже, единственным человеком в лагере, который лежал в кровати. Все остальные в нарастающем возбуждении крутились повсюду и беспрерывно болтали. Охранники не знали, что делать. Сегодня они просто боялись войти в бараки.

– Русские! Русские идут!!!

Лазарет располагался ближе всего к входным воротам, так что все в спешке бросились к окнам. Даже "инженеры", конструирующие сложную химическую установку, оторвались от своей срочной работы.

– Вот рем! – показал кто-то пальцем.

Шильке сощурил глаза. К воротам неспешно подходило пятеро русских солдат. Сила победившей армии была заметна. Автоматы солдаты держали не в готовности, а как кому было удобно, к неожиданной стрельбе они никак готовы не были. Форма в беспорядке, двое вообще сбросили мундиры, обмотав их рукавами вокруг бедер. Каски висели на ремешках. Было похоже, что они уже никого не боялись. Им даже не нужно было строить грозных мин.

Один из охранников, как полагается, отрапортовал. Ближе всего стоявший русский отпихнул его, как бы прогоняя настырную муху, даже не поглядев в ту сторону. Смущение немца, к которому отнеслись таким вот образом, вызвало восторг собравшихся возле окон поляков.

– Ваня, еще и пинка ему приложи! – кричали они, хотя по причине наглухо забитых окон стоящие на плацу никак не могли их слышать. – С каблука и в беретик!

Русские раскрыли ворота. Неспешно, оглядываясь, они вступили в лагерь. Лазарет был ближе всего, поэтому они именно сюда и направились в первую очередь.

– Отойдите от окон, - отозвался кто-то из наиболее разумных. – А то увидят такую кучу народа и стрелять начнут.

Эти слова имели лишь частичный эффект. Но могло показаться, что, по крайней мере, половина из собравшихся в большом помещении задержала дыхание, слыша скрежет замка. Первым вошел русский с ППШ в руках, затем к нему присоединился второй.

– Вы кто? – рявкнул он по-немецки, увидав столько мужчин в одинаковых комбинезонах. – Какое подразделение?

– Никакое не подразделение, - ответил кто-то, тоже по-немецки. – Мы заключенные.

– Врешь! Я видел заключенных, у них полосы на одежде. А у вас форма.

– Это не форма, а комбинезоны.

– Врешь ты все. – Русский подошел поближе. – Это что за установка? – указал он на аппаратуру, монтируемую "инженерами". – Это что такое?

– Ракета Фау-3, - вырвалось у пацана с больной рукой.

Русский солдат поднял ППШ. К счастью, кто-то заехал молодому в ухо. Атмосфера делалась напряженной.

– Это не ракета Фау-3, - включился Холмс на замечательном русском языке. – Самогонку будем тут гнать.

Русский на момент потерял дар речи.

– А ты кто? Русский?

– Нет, я поляк, работник.

– Мы все тут поляки, - заговорили и другие. – Нас сюда вывезли на работы! Мы поляки! Работники, понимаешь? Мы – принудительные работники. Нас тут держат.

Русский перебросил ППШ за спину.

– А, поляки… - буркнул он. – Ну, в общем, вас тут уже никто не держит.

– А самогонка когда будет? – спросил второй солдат.

Атмосфера явно расслабилась, а через минуту плотины рухнули.

– Будет, как только добудем продукты. А машинка почти что готова.

Неожиданно все начали вопить, перекрикивая один другого.

– Русские, уррааа!!! Мы союзники. Мы братья, дай пять, дай поцелую…

Кто-то начал успокаивать толпу. Пожилой мужчина с тщательно стриженной бородкой пропихался к осободителям.