Побег из Фестунг Бреслау

Земянский Анджей

– Может подать что-нибудь еще? – допытывалась официантка. – Коньяк?

Холмс улыбнулся ей так, что девушка тут же ответила ему улыбкой.

– Да нет, фройляйн, благодарим.

– Тогда, может, немного минеральной воды?

– О, замечательная идея.

Когда официантка отошла, Шильке склонился над столиком.

– Так что бы ты хотел обо мне сказать?

– Только лишь то, что ты отличаешься от всех остальных окружающих людей. И ты совершенно напрасно это скрываешь.

– Хмм, странно. И почему ты так считаешь?

– Потому

что на любой заданный тебе вопрос ты ответишь не так, как любой из посетителей этого кафе.

Шильке удивленно поднял брови. Он никак не мог справиться с появившимися у него в голове мыслями.

– Задай такой вопрос.

Холмс пожал плечами.

– Да это может быть что угодно. Ну, к примеру: сколько дней Господь трудился над сотворением мира?

– Но это ведь очевидно. Шесть.

– Но почему тогда любой кретин крикнет, что семь? Почему только ты знаешь ответ, который ведь везде написан?

Шильке позволил захватить себя врасплох.

– Но почему?

– Потому что только ты умеешь слушать. Слушать, наблюдать, делать выводы. Ты гений, дорогой мой Майкрофт. Причем, твердо ступающим по земле на обеих ногах. – Холмс извлек из кармана хорошенько послуживший портсигар и старомодную зажигалку. Какое-то время он игрался ними, а потом произнес: - Только все это придется изменить.

– Что изменить? – Беседа все сильнее увлекала Шильке. – Мне уже не надо твердо ступать по земле?

Холмс закурил сигарету. Даже это он сумел сделать таким образом, что обратил на себя взгляды нескольких сидящих рядом посетителей.

– Да, - ответил он. – Вместо того, чтобы ходить по земле, ты должен высоко летать над ней. Но, прежде всего, ты обязан отличаться от других людей.

– Мне следует играть, как и ты?

Его собеседник отрицательно покачал головой.

– Я ничего не играю. Просто я – иной. И я научу тебя этому же.

– Извини, но я не понял.

– Пока что тебе понимать и не надо. Давай вернемся к той идее, которая меня очень заинтересовала.

– Но я ведь ее тебе даже и не разъяснил.

– Не надо. Позволишь, если я дам тебе ее краткое изложение?

Шильке кивнул. Он и вправду был ошеломлен выводами Холмса.

– Твой замысел гениален. Зачем терять жизнь, зачем нужно попадать в плен и годами бродяжничать в голоде и сибирских морозах? Гораздо лучше застраховать свою жизнь. Договориться с вражеским агентом и обеспечить ему полнейшую защиту на самые худшие дни – на время боев за Фестунг Бреслау. Взамен ты желаешь защиты уже после прохода армии, ты желаешь избежать допросов, придирок и долгой неволи. И вот что я тебе сразу скажу. Я полностью принимаю этот план. Хотя в нем имеется один серьезный минус.

– Какой?

– А вот перебивать не надо.

– Уже молчу.

– Видишь ли, я ведь был в гулаге. Я видел людей, которые неделями подыхали в собственных экскрементах, видел такие вещи, о которых Данте и не снилось – его преисподняя милая и приятная по сравнению с созданной человеком. Вырвался я оттуда чудом, меня

взяли в разведку, потому что в совершенстве владею несколькими языками, и так здесь очутился. Но я не желаю жить в коммунистическом раю по той простой причине, что я его видел. Потому-то в твою идею я хочу внести одно изменение.

– Какое?

– После войны, когда все успокоится, мы испаряемся отсюда вдвоем.

Шильке пошевелился на стуле. Он чувствовал, что в нем постепенно нарастает доверие к сидящему напротив человеку. Одним кратким выводом тот подтвердил, что у него имеется причина не обмануть партнера, когда сам будет сверху, и не выставить его после всего на легкий выстрел, завоевывая тем самым благосклонность начальства.

– Эта твоя концепция мне очень даже нравится, - сказал он.

– Погоди. Ты хочешь, чтобы я стал твоим страховым полисом. Я согласен. Но я желаю, чтобы ты стал гарантом моей пенсии.

– Это в каком же смысле? – допытывался Шильке.

– А в таком, что даже если мы и убежим далеко-далеко, то у меня нет ни малейшего желания стать докером в американском перегрузочном порту. Лично я предпочитаю какой-нибудь экзотический остров, шезлонг и фруктовый коктейль в покрытом инеем бокале.

– Звучит весьма любопытно.

– Нет, просто таким вот сложным способом я хочу сообщить тебе простую вещь. Сейчас, во времена суматохи и разрушения существующего порядка, мы должны собрать соответствующие средства, - продолжал Холмс.

Шильке сглотнул слюну, а Холмс невинно усмехнулся.

– Думаю, мы придумаем – как. С зарплаты, скорее всего, не отложим.

Прозвучало это настолько неожиданно, что Шильке поначалу не мог поверить в то, что услышал. Потом поверил, но не мог понять. Затем понял, но вновь не мог поверить.

– Неужели это означает, что два офицера враждебных одна другой служб, немец и поляк, должны будут грабить на большой дороге, взяв пистолеты в руки?

– Дитер, я тебя умоляю, я уже вижу, как ты грабишь. Зная твою германскую натуру, вначале ты вышлешь жертве приказ появиться на месте грабежа с денежной суммой, зависящей от размера доходов. Затем ты представишь в уголовную полицию план нападения с просьбой его одобрить. После этого ты отправишься к инструктору, чтобы тот научил тебя стрелять, а еще профессионального актера, чтобы тот научил тебя строить страшные мины… ну и так далее…

– Но…

– Прости, приятель. Ты ужасный пацифист.

– Так же, как и ты, - отрезал Шильке.

– Действительно, - согласился Холмс. – И ты, и я – люди, которым во времена смертельно опасного кавардака ради того, чтобы выжить, пришлось надеть на себя мундир. Это называется мимикрией, способностью к приспособлению, которую личностью с нашим интеллектом выработали в себе в ходе тысячелетних войн.

Шильке вступил в игру. Ход мыслей Холмса ему явно понравился.

– Да, да, я тоже читал рассказ Франца Кафки про мозг, который ради эксперимента в лаборатории прикрыли военным шлемом. И мозг испарился.