Побежденный
Шрифт:
— Вы упомянули мою фамилию?
Простор для знаменитого сарказма Альдерини-Морони, которого многие в Риме боялись, был открыт.
— Я упомянул генерала Кальцолетти и нескольких его менее значительных прихвостней.
Убальдини добродушно улыбнулся.
— На вульгарном языке политиков это, полагаю, неплохой комплимент. Друг друга вы награждаете гораздо худшими словами, чем прихвостень.
— С вас это, кажется, как с гуся вода, — ответил, сузив глаза, Альдерини-Морони, — но позвольте предупредить, что еще одна такая беспечность, и я разоблачу вас перед всей страной. Ваше прошлое не столь уж незапятнано, чтобы
Убальдини перестал улыбаться, но не утратил хладнокровия.
— Это угроза?
— Понимайте, как хотите, — ответил Альдерини-Морони. — Дело в том, что я единственный из итальянских политиков, кто совершенно неподкупен. Никого не щажу и не прошу пощады. Выбирайте. Либо исполняйте свой долг, либо подвергнитесь разоблачению. Существует лишь одна альтернатива: эффективность или разжалование.
Настало время для контратаки.
— Вы только что грубо угрожали мне разоблачением, — заговорил Убальдини. — Прежде чем ответить на ваши нападки, позвольте представить вам моего друга, герра Верли, журналиста из Швейцарии, приехавшего сюда ознакомиться с итальянской демократической процедурой.
Альдерини-Морони тут же обаятельно улыбнулся Эрхардту и поведал ему, сколько восхитительных отпусков провел в Альпах. Довольный Эрхардт рассказал ему, сколько восхитительных отпусков провел на Капри.
Убальдини прервал этот обмен любезностями.
— Вы также сочли нужным, Onorevole [62] (он нарочно употребил полный титул сановника перед тем, как швырнуть его на землю — так жертве придется падать с большей высоты), клеветнически отозваться о моем прошлом. Думаю, будет справедливо сообщить вам, поскольку мы затронули прошлое, что у меня дома собрана большая коллекция — не бабочек, марок или открыток, ничего столь живописного в ней нет — большая коллекция фашистских партбилетов, принадлежавших всевозможным людям, кто-то из этих людей — ничтожества, кто-то — выскочки, а несколько сидят в Палате депутатов… Я воздержусь от упоминания их фамилий и попрошу у вас пять тысяч лир.
62
Депутат итальянского парламента (ит.).
— Вы не посмеете! — гневно выпалил Альдерини-Морони, белый как полотно.
— Чего не посмею?
— Спустились до шантажа? Убальдини рассмеялся.
— Мой дорогой Onorevole, если б я шантажировал вас, то не ради каких-то пяти тысяч лир, вы должны понимать, что это мелочь. И вы вполне могли бы ответить мне шантажом на шантаж. Даже туманно намекнули на такую возможность. Нет-нет, пять тысяч — это штраф за то, что оставили свою машину стоящей одним колесом на пешеходном переходе. Можете уплатить штраф мне или, если это слишком затруднительно, обнаружите возле своей машины очень сердитого карабинера.
— Что вы такое мелете? — выпалил Альдерини-Морони. — Я оставил машину за милю от перехода!
— В таком случае машина, видимо, столь же честолюбива, как ее владелец, и способна самостоятельно продвигаться вперед, чем представляет, подобно владельцу, несносную помеху.
Альдерини-Морони покраснел, открыл рот и, громко топая, пошел к выходу. Чтобы еще больше унизить его, бессовестно подслушивавшие люди за двумя соседними столиками зааплодировали
— Колесо его машины действительно стоит на переходе? — негромко спросил Эрхардт.
— Не стояло, — ответил с улыбкой Убальдини, — но я приказал передвинуть машину туда. Догадывался, что он, увидев меня, сочтет нужным нанести мне оскорбление, поэтому приготовил свое последнее слово.
Эрхардт восхищенно поцокал языком, словно белый колонист власти знахаря над своим племенем.
— Да, — продолжал Убальдини, — у меня есть немалый опыт обращения неприятностей к собственной выгоде. Думаю, вы обратили внимание, сколько хлопот доставило мне наше соглашение допустить побег ваших немцев из Анконы. Кстати, они уже покинули страну?
— Двое. Остальные вылетают самолетом в пятницу.
— На Ближний Восток? Эрхардт кивнул. Полковник улыбнулся.
— Право, это утонченная месть за все наши страдания — играть роль гостеприимного хозяина по отношению к народам, готовящимся перерезать друг другу глотки со всем пылом исступления и неопытности. Мой дорогой Эрхардт, я дворецкий, который держит пальто евреев и арабов, пока они учатся тому, как уничтожать друг друга. Вы оказались правы в своем пророчестве относительно будущего. Проявили великолепную проницательность. Здесь уже находятся несколько американских летчиков, делающих мертвые петли ради юных еврейских фанатиков, стремящихся положить жизни на алтарь своей возрождаемой страны. Говорю вам это, так как по неосторожности обронил им намек о присутствии в Италии немецких летчиков, которые отправятся на помощь арабам.
— Вы ничего не делаете по неосторожности, — заметил Эрхардт.
— Возможно. Однако забавно было видеть их праведное негодование, оно клокотало и бурлило, пока я не напомнил им, насколько противозаконна их деятельность, и объяснил, что когда дело касается моей терпимости к нарушению закона, не отдаю предпочтения никому. И все же, — мрачно добавил он, — я вам оказал огромную помощь.
— Признаю это, — ответил Эрхардт, — и прилагаю все усилия, чтобы выполнить свои условия сделки.
Наступила пауза. Убальдини неотрывно глядел на Эрхардта.
— Хорошо, — сказал наконец он. — Надеюсь, будете продолжать в том же духе.
— Надеюсь, и вы тоже.
Разговор зашел в тупик, и молчание тянулось, пока Убальдини наконец не сказал, раздраженно поигрывая вилкой:
— Я арестовал Шуберта. Эрхардт не выразил удивления.
— Ему уже нашли замену.
— Подделывать документы — занятие опасное. — Жизнь сейчас вообще довольно опасная штука. Убальдини надулся.
— Хотите вернуть Шуберта?
На лице Эрхардта ничего не отразилось.
— Какие условия?
— Винтершильд.
— Что?
— Может, я неправильно произношу эту фамилию, — сказал Убальдини и продиктовал ее по буквам.
— Не знаю, о ком вы говорите.
— Вы уверены?
— Совершенно. Убальдини откашлялся.
— Я расскажу вам об этом человеке. Должен сразу предупредить, его разыскивает итальянское правительство в связи с военными преступлениями заодно с человеком по фамилии Бремиг, о котором мы почти ничего не знаем — собственно говоря, может, его и нет в живых. Но Винтершильд определенно жив. Накануне мы преследовали его до Специи, но он ловко скрылся от нас с помощью двоих немцев, одного из которых переправили на борт «Фернандо По».