Побежденный
Шрифт:
Ганс больше ничего не слышал. Он расслабленно повалился на раскладушку и заснул мертвым сном.
Двадцать часов спустя Ганс проснулся, в лицо ему лился свет зимнего солнца. Он лежал на полу. Зандбек на раскладушке. Шерфа не было.
Ганс закрыл глаза, чувствуя, как солнечные лучи пронизывают его поры.
— Доброе утро.
Шерф вошел через дверь, ведущую на крышу. На нем была старая гражданская одежда.
— Где ты был? — спросил Ганс.
— На крыше, пил кофе.
— Кофе?
— Из желудей. Хочешь?
— Я умираю от голода.
— Пошли.
Зандбек заворчал, вздохнул, приоткрыл один глаз и сказал:
— Потише. Шерф
— Несносный характер.
Зандбек что-то пробормотал и перевернулся. Гансу даже не верилось, что совсем недавно этот человек так волновался. Небо выглядело свежевымытым, чувствовалось, что в полдень будет тепло. Пока что воздух был свежим, бодрящим. Уличные шумы разносились далеко, явственно.
Глянув на слепящий свет, Ганс зажмурился. В городе было очень тихо. Большие голые деревья слегка раскачивались, тени на мостовой меняли свой рисунок, будто сеть в прозрачной воде. Ганс улыбнулся. Он снова стал замечать окружающее.
— Ты уезжаешь в одиннадцать, — сказал Шерф.
— Куда?
— Как я говорил, в Рим.
Поддавшись внезапному порыву, Ганс сказал:
— Я хочу во Флоренцию.
На лице Шерфа отразилось удивление.
— Во Флоренцию? С какой стати? А, да что в этом такого?
— Там одна девушка, — ответил Ганс.
— Девушка, у тебя? — удивился Шерф. — Невероятно. — И заговорил другим тоном: — Послушай, я старался для тебя не ради удовольствия. Когда уплатишь свой долг, поезжай куда хочешь, но пока будешь делать то, что тебе сказано.
— Долг? — переспросил Ганс. — Но я думал, это патриотическая организация, не требующая никакой оплаты.
Шерф понимающе улыбнулся.
— Патриотическая, но, как и во всех прочих организациях, ее служащим нужно жить.
— Я что-то не совсем понимаю. Ты говоришь о моральном или финансовом долге?
— Когда приедешь в Рим, поймешь, что это в сущности одно и то же.
На крышу вышел зевающий, неряшливый Зандбек. Шерф продолжал:
— Автобус, на который ты сядешь, приедет в Рим часов в шесть-семь вечера. На всякий случай напоминаю: виа дель Аспромонте, пятнадцать. Скажешь там, что тебя прислал Мюллер из Специи. Сообщишь, что Шнайдер отплыл на судне «Фернандо По» по расписанию, и Специя пока что закрыта. Мюллер находится в Ливорно у Зандбека.
— Долго пробудешь? — спросил Зандбек.
— Месяц-другой.
— Господи, — произнес Зандбек, — никакой тебе личной жизни.
— Поедешь в одежде, которою тебе даст наш друг Зандбек.
— У меня только одно пальто — для себя, — сердито сказал тот.
Шерф улыбнулся.
— Теперь ни одного нет. Ганс, ты будешь глухонемым в темных очках. Я дам тебе слуховой аппарат. В кардан сунешь карту Рима. Ни с кем не разговаривай.
И полез в карман.
— Вот тебе деньги на проезд и тысяча лир в союзнической военной валюте на карманные расходы. Имей в виду, это в долг. И боюсь, ехать тебе придется без документов, так как Шуберт — в Риме скажешь, что Шуберт так и не появился. Возможно, им известно больше, чем нам, а если нет, строить догадки они могут с тем же успехом, что и мы.
Ганс поглядел на Шерфа с восхищением.
— Знаешь, когда ты был под моим началом, я бы ни за что не доверил тебе дела, требующего такой смелости и инициативы.
— А я, — ответил Шерф, — ни за что не поверил бы, что женщина может играть роль в твоей жизни. Вот так. Жизнь полна неожиданностей, и обстоятельства меняют людей.
Он ненадолго задумался и добавил:
— Даже нацистов.
9
Вскоре
Полиция и карабинеры усиливали поиски к югу от Специи, когда Ганс приехал в Рим. Ему помогли сойти пассажиры, горевшие желанием выразить признательность mutilato della guerra [58] . Все они были в приподнятом настроении, потому что эвакуировались и теперь возвращались домой после долгого, мрачного периода опасностей и разлуки. Ступив на священную землю родного города, они лили слезы и пели «Stornelli». Ганс слегка улыбнулся, помахал им рукой и медленно пошел по улицам.
58
Инвалиду войны (ит.).
Залитые ясным вечерним светом здания отбрасывали громадные тени. Стены, чистые и величественные, как струнная музыка, теплые, но отчужденные, словно бы погрузились в глубокую безмятежность. Ангелы на церквах улыбались, ямочки на их щеках оттеняла дразнящая игра света и тени. Надписи на свитках пророков были удивительно четкими, буквы, глубоко вырезанные в сером камне, чернели. В это время дня глаз радовали мельчайшие тонкости, изящные детали архитектуры, окутанные чистейшей атмосферой начинающихся сумерек. Рим лежал словно зрелый плод на блюде холмов, и держаться за жизнь стоило.
Виа дель Аспромонте оказалась не в мрачных кварталах за Тибром, как ожидал Ганс, а в центре оживленного делового района, в нескольких шагах от безобразного Алтаря Нации с белой колоннадой, известного туристам как «Свадебный торт».
Извилистая улица пролегала среди беспорядочно расположенных домов. Пятнадцатый номер представлял собой типично римский парадокс, сверхсовременное, залитое неоновым светом учреждение, грубо встроенное в крыло guattrocento palazzo [59] , часть стен которого в свою очередь состояла из замшелых камней какой-то явно дохристианской постройки. Поначалу Ганс усомнился, что адрес верен. Он взбирался по стольким винтовым лестницам, что, естественно, взирал с каким-то недоверием на эту режущую глаз современность. Но потом одумался.
59
Дворец XV века (ит.).
Учреждение представляло собой пароходство, именуемое «Компания Монтес и Майер», в испанское название входила немецкая фамилия. Как ни странно, в окне были плакаты с рекламами путешествий, а среди них большая модель пассажирского парохода и маленькая — сухогруза. Ганс пригляделся к ним. Прекрасное белое пассажирское судно, блестящая игрушка, напомнило Гансу о детстве. Видимо, от него пахло лаком. Ганс присел, чтобы разглядеть его с близкого расстояния. Мастер вставил настоящие стекла даже в самые труднодоступные иллюминаторы, система тонких канатов была точной до мельчайших деталей. Масштабу соответствовали даже палубные доски. Ганс взглянул на нос. Судно представляло собой пароход «Президент Падилья Лопес» из Буэнос-Айреса.