Побратимы(Партизанская быль)
Шрифт:
— Она одна с двадцатью тысячами кур управляется! Всех обогнала во всей нашей стране!
— В мире! Во всем мире!
Юрай Жак чокается с героиней, за ним все словацкие друзья. А Войтех Якобчик берет Валины руки в свои, целует их.
— Молодец, Валя! Сама мала, а молодец великий! Я помню, ако ты заявилася на лес, и тебе не допускав до отряду наш лесный военком Григорий Гузий!
— Правда! Браковали меня в лесу. Вот и Октябрь по началу от казанов никуда не пускал.
— Валя! А чо я помню: кедь мы шли на Шумхайску операцию, то усю нашу бригаду проводював один проводник. И на спуску бригада остановилась. Федоренко прибиг на голову колонны, лаявся на проводника, аж на ушах лящилося.
Да. Тем проводником была она, Валя Годлевская. И было ей тогда только шестнадцать.
Вот Виктор Долетов, симферопольский подпольщик, лесной связной. Сейчас Виктор Степанович — главный врач областной стоматологической поликлиники. Шевелюра на его голове густо посеребрена сединой. Рядом его партизанский товарищ Яков Морозов — теперь инженер. Подходят еще трое друзей — Вася Бабий, Элизе Стауэр и Толя Косухин. Тогда Вася командовал диверсантами Симферопольского комсомольского подполья, теперь он — кандидат технических наук, старший научный сотрудник научно-исследовательского института в Москве. Его голову тоже не обошла седина. Элизе — тот самый паренек, который под кличкой «Павлик» был связным подпольного горкома и подпольного обкома партии. Сейчас Стауэр тоже кандидат технических наук. Анатолий Косухин, бывший командир СПО — Симферопольской подпольной организации — ныне доктор технических наук, ректор нового большого политехнического института в Тюмени. На его груди горят ордена Ленина и Трудового Красного Знамени. Орден Ленина сияет и у Васи Бабия. Появляется Федор Мазурец, бывший командир отряда. У него тоже вся грудь в орденах.
Встречи, встречи… Расспросы и воспоминания. А на эстраде — музыка, танцы, песни. Поют и за «столами»:
Мне часто снятся все ребята — Друзья моих военных дней…— Внимание! Внимание, товарищи! — раздается из репродуктора голос диктора. — Поступили еще телеграммы. Из Улан-Удэ поздравление шлет Степанов Евгений Петрович, наш комиссар Первой бригады, ныне редактор областной газеты. А из Москвы приветствует и поздравляет Николай Петрович Ларин, который был командиром Зуйского отряда, а теперь — полковник, старший преподаватель МГУ. Из Красноярска телеграмма от Степана Рака, нашего лихого диверсанта и начальника боепитания бригады. Есть еще одна — из Бухареста, от румынских побратимов — Михаила Михайлеску, Якова и Тани Булан, Константина Донча, Виталия Карамана, Ивана Хешана. А докладывает вам все тот же Павлик Рындин. Все. Спасибо за внимание. К веселью!
И Павел запевает у микрофона. Сильный голос певца громкоговорители разносят по всему лесу. Песню подхватывают за столами:
Снег ли, ветер, Вспомним, друзья. Нам дороги эти Позабыть нельзя……На другой день колонна автобусов движется по Симферополю. На Феодосийской, у дома номер тридцать, остановка. Один из пассажиров стучится в дверь квартиры. Ему открывает стройная женщина.
— День добрый, — приветствует ее гость с нерусским акцентом. — Мя надо Скрыпко.
— Простите, может, Скрипниченко?
— Ано-ано! Скрыпниченко.
— Я — Скрыпниченко.
— Може, вы е дочка Людмилы?
— Да. Я ее дочь, Галя.
— А я Белла, ако тогда звали.
— Белла?
Женщина и гость крепко обнимаются.
— Ваша мама — моя однополчанка. Она и спасительница моя…
Там, в долине, где шоссе перебегает
— Юрко! Жак! Узнаешь? — кричит Ланчарич.
Выйдя из машин, все окружают словаков, а те, указывая то на мост, то на насыпь, то на поселок живкомбината, рассказывают, как 4 ноября 1943 года шел тут жестокий бой.
В стороне Иозеф Грман. Он стоит на коленях. Рядом лежит его фуражка. Пригоршнями он сгребает землю и благоговейно ссыпает ее в фуражку.
Встал, и все увидели: на лице — слезы.
— Це та земля, — с трудом говорит он. — Она! Це тут Николай Горной… в висок себе… чоб не удерживать меня коло себе… Цю землю, политу кровью, повезу в Словакию…
…Село Опушки. Тогда оно называлось Толбаш. Вот тут гитлеровцы атаковали нас танками. А вон там на Ой-Яуле бригада разбила батальон карателей. Еще один батальон разбили у самой этой дороги и взяли в плен шестьдесят гитлеровцев. Тут геройски пал Франтишек Бабиц, пулеметчик наш, словак.
Яйла Долгоруковская. Холмы. Впадины. Каменные террасы.
— Узнаешь, Рудольф? — обращаюсь я к Багару.
— Узнаю. Вон гора Тирке, а то — Кара-Тау. — Взгляд его заблестевших глаз уставился в одну точку. — А это вот Колан-Баир… Родной… Кровью умытый, — говорит он. — Тут была наша оборона. Немцы вон оттуда лезли, из-за тех склонов.
Голос седого ветерана дрогнул и, отбросив стыд, Рудольф заплакал.
Потом он рассказал нам все о себе, рассказал об аресте за распространение листовок «К братьям-словакам», о фашистских застенках, о муках невообразимо жестоких пыток, с какими обрушились на упрямого партизана фашисты, о том, что не проронил ни слова во вред нашему делу. Затем — этапы арестантской пересылки, каторга, радость освобождения Красной Армией и встреча с воинами-освободителями. А после всего последовали месяцы и годы в госпиталях и больницах.
Трудный рассказ побратима неоднократно прерывается от волнения: его слова застревают в горле, а по щекам катятся слезы горечи, сейчас к ним примешиваются и слезы радости.
На опушку леса выходят четверо. Женщина подносит словакам хлеб-соль.
— Добро пожаловать, дорогие словацкие друзья! Таким, как вы, верным друзьям, мы всегда рады.
— Дякуем пекне, Наташо! — Растроганные словаки обнимают Наташу Гришанкову, Николая Клемпарского, Арсентия Бровко, Веру Ведуту. — Чо ви на лесе?
— Проводим продовольственную операцию, — смеясь, отвечает Арсентий. — А Наташа Гришанкова и Вера Ведута нам помогают.
Клемпарский и Гришанкова с той военной поры — муж и жена. Поженились и Вера с Арсентием Бровко, Алексей Ваднев с Верой Кудряшевой, Игнат Беликов с Тасей Щербановой, Федор Федоренко с Надей Водопьяновой… Трудно было в партизанском лесу. И голодно и холодно. И смерть ходила за плечами у каждого. А любовь и тут свое взяла, и здесь оказалась сильнее смерти.
— Петр Романович! Николай Дмитриевич! Кде будем идти?
— Куда хотите. Можно на Бурульчу.
— Ано-ано, на Бурульчу.
Не идем — бежим. Три километра отшагали — не заметили. Вот — последний спуск… желоб русла… вот и речка. Входим в воду. Прохладные струи плещутся, журчат. Жак набирает воду в ладони и жадно пьет. Его примеру следуют остальные.
— Знакомый вкус!
— Гарна вода. Така, ако була тоди.
Белла вспоминает:
— Це ж тут мы приваливали той раз, ако з Василием Бартошею шли?
Подходим к большой каменной плите. У ее подножья — заводь. В водной глади отражаются стройные стволы деревьев, крутые скалы, голубое бездонное небо. Притихли все, замерли. Слушают лесную тишину, говорок Бурульчи… А может, чудится кому-то голос Василия? Или шум водопада зазвучал глухим рокотом далекого боя? Или кто-то вспомнил сказ тети Кати про речку-партизанку?..